ТИМОЛАОС-СИРАКУЗЕЦ
Велик Тимолаос – первейший музыкант
в первейшем граде сицилийском.
И греки нашей Западной Эллады –
кто из Неаполя, кто из Марселя,
Таранто, Акраганта и Панормы,
из стольких градов Западных Пределов,
что эллинизма связаны венцом,
во множество стремятся в Сиракузы,
чтоб музыканту знаменитому внимать.
Столь умудренный в лире и в кифаре,
познал он и свирели тонкий звук,
а также нежность нежной флейты. Он может
извлечь из арфы мелодии рыданий.
И когда в руки магадис свой
возьмет он, в струнах моментально
азийского зноя откроется тайна –
и сладострастия и грез отрадных,
всех ароматов Экбатан и Нина.
Но среди славы, среди множества похвал,
средь множества подарков драгоценных
печалится достойнейший Тимолаос.
И вина Самоса ему не в радость –
пиры молчаньем оскорбляет он.
Незримая печаль его терзает,
печаль необратимого бессилья.
Пустуют, ему мнится, инструменты,
тогда как музыкой исполнена душа.
Освободить эти таинственные звуки
вотще стремится он, хоть боль его свежа;
совершеннейшие из его гармоний –
они немотствуют и зря таятся в нем.
Пусть, восторгаясь, толпы возносят
то, что он презирает и порицал не раз.
Ему звучит похвал широкошумный глас,
но самых драгоценнейших даров
печальный музыкант не замечает.
^ |
Перевод А. Величанского |
ЭДИП
Ужасный Сфинкс набросился внезапно,
оскалив зубы, выпустивши когти,
собрав в бросок всю жизненную силу.
И наземь пал Эдип, не сдержав напора,
испуган появленьем слишком скорым.
Подобное обличье, речь такую
едва ли мог вообразить он себе доселе.
Но хоть и упирались страшные лапы
чудовища столь тяжко в грудь Эдипа,
он скоро собрался с силами и нисколько
теперь не страшился чудища, ибо знал он
отгадку издавна и ждал победы.
И все же торжество ему не в радость.
А взор его, исполнен мыслью скорбною,
не обращен на Сфинкса, смотрит дальше
Эдип –
на дорогу, ведущую в Фивы,
ту, что найдет завершенье свое в Колоне.
Предчувствие говорит душе его ясно,
что Сфинкс к нему там вновь с речами обратится,
с куда труднейшими в своем значенье
загадками, на которые нет ответа.
^ |
Перевод А. Величанского |
ОДА И ЭЛЕГИЯ УЛИЦ
Звучат шаги, уже спешит прохожий первый;
торговец первый жизнерадостно кричит;
и первый звук при открыванье первых окон
и первой двери –
эту оду нам
даруют улицы ночные по утрам.
Шаги последнего прохожего проходят;
в последний раз торговец прокричал;
закрылись дверь последняя и окна
последние –
и смолкший улиц гам
элегией звучит по вечерам.
^ |
Перевод А. Величанского |
СМЕРТЬ ИМПЕРАТОРА ТАЦИТА
Недуг владеет августейшим Тацитом.
Под старость не осталось больше сил,
с которыми он трудности войн переносил.
И должен в лагере проклятом оставаться он.
Тиана, далека ты от родных пенат.
Он вспоминает о своей Компании –
сады и виллу и наутро в сад
прогулку –
жизнь свою шесть месяцев назад.
И проклинает он в огне агонии
сенат злокозненный, бессмысленный сенат.
^ |
Перевод А. Величанского
Марк Клавдий Тацит (200-276) - римский император с 275 г.
|
ГРАЖДАНЕ ТАРАНТО
В ЛИКОВАНЬЕ
Полны театры. Всюду музыкальный гам.
Распутство, пьянство здесь и состязанье там –
софисты, как гимнасты, ищут почестей речам.
Вечною лозою Диониса изваяние
убрано. Ни пяди нет земли, чтоб возлияния
не кропили. Граждане Таранто в ликовании.
И только города отцы веселия бегут,
разгневан, хмур в речах своих синклит.
Всплеск каждой тоги варварской то там, то тут,
как будто туча, скорой бурею грозит.
^ |
Перевод А. Величанского |
МИМИЯМБЫ ГЕРОДА
Столетия в забвении, в печали,
в египетской земле, средь вечной темноты
освобождения от долгой немоты
пленительные мимиямбы ждали.
Прошли судьбой назначенные сроки,
и мудрецы из северной страны
пришли –
и ямбы от забвенья спасены.
Их благозвучные, живые строки
до слуха нашего доносят внятно
веселый шум античных городов
и жизнь, пропавшую за чередой годов,
сегодня возвращают нам обратно.
Вот сводня к делу приступает лихо,
чтоб верную супругу сбить с пути!
И так пытается и этак подойти,
но честь семейную хранит Метриха.
Еще один, бесстыдства воплощенье,
пред нами предстает. Он держит некий дом –
и вот приезжего бранит перед судом:
устроил, мол, скандал в почтенном заведенье.
Мы видим двух болтливых милых дам:
они пришли Асклопию молиться.
Их разговор забавный долго длится
и оживляет весь просторный храм.
Вот мы в большую мастерскую входим
башмачную, за кумушкой Мэтро.
Хозяин держится любезно и хитро;
все туфли новые, все по последней моде.
Но сколько ямбов унесла могила!
Как много сцен, где блеск и озорство,
червю досталось жадному и сгнило!
Увы, Герод! Насмешки и остроты
как часто на папирусах его
перемежают раны и пустоты!
^ |
Перевод Е. Смагиной
Герод - греческий драматург-мимиограф (III в. до н.э.). В его
произведениях, обнаруженных в Египте в конце XIX в., воспроизводятся
детали быта и психология "маленьких людей" эллинистического
города |
ЧЕТЫРЕ СТЕНЫ МОЕЙ КОМНАТЫ
. . . . . . . . . . . . . .
Я знаю, что они совсем бедны,
друзья мои в невзгодах и удаче.
Другие украшенья им нужны –
обильнее, прекраснее, богаче.
Но нет, зачем слова? Напрасный труд.
Им ни к чему наряд богатый, яркий.
Они с людей примера не берут
и дружбу отдают не за подарки.
И знают стены: лишь на краткий миг
мои пожитки, счастье, горе, имя
и все, чего я на земле достиг,
найдет приют у них, пробудет с ними –
и сгинет навсегда. Для крепких стен
богатство, бедность –
все одно, пожалуй,
и ничего не требует взамен
их долгий век у нашей жизни малой.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
АЛЕКСАНДРИЙСКИЙ КУПЕЦ
Я продал партию гнилого ячменя
втридорога. Да, Рим в торговом деле
неоценим. Закончили в апреле –
и вот отчалили, не упустив ни дня.
А море, кажется, сердито на меня.
Все небо тучи темные одели.
Но что мне эти волны, ветры, мели?
Ракушки в лужице и детская возня.
Но смять меня стихиям непокорным,
не запугать крушеньями и штормом.
К александрийским улицам просторным
прибуду цел... Ай! Кто дырявит бочке дно?
Не трогай, негодяй, самосское вино!
На суше бодрость нам вернуть оно должно.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
ГОСТЕПРИИМСТВО ЛАГИДА
Прием устроил Филопатор Птолемей
по-царски истинно. Гостит сегодня тут
софист Медон, мудрец, постигший суть вещей.
Гордится гостем царь, от важности надут.
А в Риме некогда, в дни бедности своей,
софист царю хотел преподнести свой труд;
а тот ему: "Вот деньги. Взял –
и прочь скорей.
Вся ваша мудрость так скучна, что мухи мрут".
"О, чванство, чванство! Путь избрав нехоженый,
путь мудрости, весь жар души встревоженной,
весь пыл ума, в творенье это вложенный,
я..." Но не стал Медон царя высмеивать,
упрек сдержал, окончив лишь в уме его. –
Почтим гостеприимство Птолемеево.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
НОЧНАЯ ПОЕЗДКА ПРИАМА
Жестоким горем Илион объят.
Скорбят
троянцы; вся страна рыдает горько ныне
о славном Гекторе, Приама храбром сыне.
Сливаются стенанья в скорбный вой.
Живой
души сегодня не найдется в Трое,
не плачущей о Гекторе герое.
В унынье град великого царя.
Все зря,
от плача скорбного не будет прока:
не умолить бесчувственного рока.
Один не плачет, молчалив и прям,
Приам:
выносит из сокровищницы злато,
ковры, плащи, расшитые богато;
котлы, треножники и вазы в ряд
стоят,
одежды ворох блещет и лоснится, –
все складывает царь на колесницу.
Все сложит он к ногам врагов своих,
у них
труп сына выкупит многострадальный,
чтобы обряд исполнить погребальный.
Безмолвная сошла на землю ночь.
И прочь
поехал царь. Не сетует, не стонет,
а только гонит колесницу, гонит.
Пуста дорога ночью. Ни души
в тиши,
лишь ветер воет горестно крылатый
да ворон каркает, беды глашатай.
Порой собака лает где-нибудь,
и путь
перебегает заяц быстроногий.
А кони мчатся, мчатся по дороге.
Равнина спит; снует толпа теней
по ней;
дивятся потревоженные тени:
зачем ночной порой в таком смятенье
свой путь к судам ахейцев Дарданид
стремит?
Не слышит их Приам и слова не проронит,
в безмолвной темноте коней все гонит, гонит.
^ |
Перевод Е. Смагиной
Сюжет заимствован из "Илиады". Речь идет о поездке
Приама (Дарданида) в лагерь греков за телом убитого Гектора
|
ЭПИТАФИЯ
Я, житель Самоса, лежу, прохожие,
здесь, возле Ганга. В этом варварском краю
в нужде и горестях я жизнь провел свою.
И вот земля, надгробия подножие,
укрыла все. Дорогами торговыми
я по морям поплыл, я золото любил,
на берег Индии грозой заброшен был
и в рабство продан. Рабскими оковами
навеки скованный, под бременем трудов
от Самоса вдали влачил я цепь годов
и в свой последний час подумал об одном:
я смерти не боюсь, в Аид сойти готов,
своих сограждан там я повстречаю вновь
и буду говорить на языке родном.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
НЕДОВОЛЬНЫЙ ЗРИТЕЛЬ
–
Я ухожу, нет, ухожу. Пусти меня.
С меня достаточно. –
Ну, не суди так строго.
С Менандра уходить? Посмотрим хоть немного.
–
Негодный, не порочь Менандра имени.
Не стыдно эту пьесу несуразную,
слова пустые, стих, сколоченный убого,
Менандром звать? Нет, прочь! Пойду своей дорогой,
освобожденье от тоски отпраздную.
Тебя испортил воздух Рима. Ты поешь
хвалу и заодно с толпой в ладоши бьешь
тому (как этот варвар прозывается?
Гавренцием, Теренцием?), кто был хорош
в латинских площадных комедиях –
и все ж
в преемники Менандра пробивается.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
ТОМУ, КТО НИЗКО ПАЛ
Тому, кто низко пал, судьбой покинут,
так тяжело даваться будет новый
язык нужды и бедности обычай.
Ему ль стучаться в дом чужой, убогий!
С каким тяжелым сердцем он пройдет
по жалкой улице, а у дверей
найдет ли силы позвонить в звонок!
Ему ли благодетелей за пищу
и кров униженно благодарить!
Ему ль в глаза холодные глядеть
и понимать, что в тягость он кому-то!
Его ль устам, недавно столь надменным,
произносить смиренные слова;
его ли гордой голове склониться!
Куда укрыться от речей жестоких,
где слово каждое как острый нож, –
а ты выслушивай да притворяйся,
что прост и оскорбленья не заметил.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
ПЕШКА
За шахматной игрою наблюдая,
я часто провожаю взглядом пешку,
что потихоньку верный путь находит,
на край доски упорно пробираясь.
Она спешит на край так неуклонно,
как будто ждут ее награды, отдых
и почести в конце дороги трудной.
Опасности в пути подстерегают.
Слоны в нее пускают копья косо;
ладьи прямым ударом угрожают;
из-за угла на каждом повороте
стремительно выскакивают кони,
замыслив погубить ее коварством;
и часто преграждает ей дорогу
соперница ее, другая пешка,
из вражеского лагеря посланник.
Но все преграды миновала пешка
и на последний ряд доски выходит.
Как торжествующе она выходит
туда, на этот крайний ряд ужасный,
с какой готовностью встречает гибель!
Увы, теперь должна погибнуть пешка
и в трудный путь для этого пустилась.
Чтобы свою вернуть нам королеву,
чтобы ее поднять из гроба, пешка
пришла и сгинет в шахматном аду.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
В ДОМЕ ДУШИ
Просторный дом души заполонили Страсти –
красавицы, в чьих волосах густых
сапфиры светятся, чьи платья –
шелк узорный.
Все залы дома, от дверей до самой дальней части,
заполнили они. В одном, что всех просторней,
ночами, когда все у них во власти,
они пируют, пьют вино и пляшут, косы распустив.
А там, за окнами, бледны, унылы, как вдовицы,
в убогих платьях ветхой нищеты,
толпятся Добродетели и смотрят скорбно,
как в залах светлых веселятся пьяные блудницы.
К стеклу оконному приблизив лица,
они глядят безмолвно и упорно
на пляску в доме, где огни, алмазы и цветы.
^ |
Перевод Е. Смагиной |
|
LA
JEUNESSE BLANCHE
Бела отрада сердца, юность наша,
ах, белого белее юность наша,
так коротка она –
и ширится без края,
крыла архангела над нами простирая!
Все иссякает, все любовью манит.
И тает, и скрывается за гранью горизонтов белых,
ах, затеряется, уйдет за грани горизонтов белых,
навечно канет.
Но не навеки, нет. Она вернется,
она еще придет, она вернется.
Да, с плотью белою и молодыми снами
вернется юность наша белая за нами.
Рукою белой тронет, успокоит.
И легким, тонким саваном из белизны своей нетленной,
и белоснежным саваном из белизны своей нетленной
всех нас покроет.
^
|
Перевод Е. Смагиной |
ВЕЧНОСТЬ
Миролюбив и кроток был царь Индии Арсуна,
не воевал он никогда, убийства ненавидел.
Сердился грозный бог войны на это милосердье
(стоял безлюден храм его, умолкли славословья).
К царю Арсуне во дворец явился он во гневе;
и устрашился царь его и молвил: "Бог великий,
прости меня, но не могу я жизнь отнять людскую".
С презрением ответил бог: "Ужель себя считаешь
ты справедливее меня? Оставь слова пустые:
людскую жизнь отнять нельзя, узнай, ничто на свете
из пустоты не родилось, ничто не умирает".
^ |
Перевод Е. Смагиной |
САЛОМЕЯ
Золотое блюдо Саломея
с головой Крестителя несет
эллину-философу, а тот
шутит над любовью и над нею.
–
Саломея, –
скажет он влюбленной, –
я бы предпочел, не утаю,
здесь увидеть голову твою, –
и продолжит чтение Платона.
На другое утро раб плечистый
с головою госпожи своей
златокудрой станет у дверей
обо всем забывшего софиста.
Юноше внушает отвращенье
все еще сочащаяся кровь.
Блюдо он велит убрать и вновь
принимается за прерванное чтенье.
^ |
Перевод 3. Морозкиной
Саломея - падчерица Ирода Антипы, правителя Галилеи. Согласно
христианской традиции, на пиру у Ирода Саломея просит голову
Иоанна Крестителя, и Ирод отдает распоряжение о его казни
|
ЮЛИАН, ПОСВЯЩАЕМЫЙ В МИСТЕРИИ
Когда же оказался он во мраке
пугающих земных глубин, где следом
шли эллины, не чтившие творца,
и вдруг во славе вспыхнувших светилен
бесплотные ему предстали лики, –
под действием испуга и привычки,
оставшейся еще от набожного детства,
перекрестился машинально Юлиан.
И сгинули явившиеся лики,
погасли светочи, и слава вмиг померкла,
а эллины тайком переглянулись.
Юнец сказал: "Друзья, смотрите, чудо!
Вы видели? О спутники, мне страшно,
мне страшно, я хочу отсюда прочь!
Те демоны, которых вы явили,
все сгинули пред знаменьем святого
креста, которым осенился я".
Но эллины в ответ ему смеялись:
"Позор! Как ты дерзаешь говорить
такое нам, философам, софистам?
Ступай, если желаешь, и никомидийским
о чуде расскажи попам!
Эллады славной отческие боги
предстали пред тобой, и если
они ушли, не думай, будто их
ты мог спугнуть движением руки:
нет, лишь увидев подлый, дикий знак,
который в воздухе ты начертал перстами, –
а он высокой их природе гнусен, –
они ушли, запрезирав тебя".
Так говорили эллины –
и страх
благоговейный, трепетный, священный
глупца покинул, ибо убедили
его слова безбожных уст.
^ |
Перевод С. Ошерова
Перевод Н. Косман
Первое стихотворение Кавафиса о Юлиане Отступнике. Сторону язычников
представляют греческие софисты, сопровождающие Юлиана во время
мистерий, сторону христиан - повествователь |
СЛОЖЕНИЕ
Несчастлив или счастлив я, не спрашиваю даже,
но знаю: радостна всегда мне мысль одна и та же,
что в сумме цифр, к которой всех сумела подверстать
их арифметика, –
о, как претит сложенье
мне! –
одной из многих единиц слагаемых не стать
я смог. И этой радости довольно с меня вполне.
^ |
Перевод С. Ошерова |
КОРОЛЬ КЛАВДИЙ
В далекие края мысль моя стремится.
Ступаю я вдоль улиц Эльсинора,
по площадям брожу и вспоминаю
печальнейшую из историй
о злополучном короле, том самом,
которого убил его племянник
из-за каких-то диких подозрений.
Все бедняки под кровлею укромной
тайком (остерегаясь Фортинбраса)
оплакали его. Спокойным, кротким
был он и к тому ж миролюбивым
(вдоволь перенесла страна его во время
войн при его предшественнике бравом),
был в обращенье он равно любезен
с великим или малым. Произвола
чурался он, всегда искал совета
в решеньях дел и судеб государства
у тех, кто многоопытней, мудрее.
За что его убил его племянник –
не объяснилось и поднесь на деле.
Принц короля подозревал в убийстве,
на том основывая подозренья,
что как-то ночью, прогуливаясь по верхней
площадке одного из бастионов,
он возомнил, что видит некий призрак,
и, с этим призраком вступив в беседу,
узнал от призрака о неких обвиненьях,
на короля последним возводимых.
То было лишь воображенья вспышкой
наверняка или обманом зренья.
(Известно нам, что принц был крайне нервным;
и в Виттенберге, где он обучался,
маньяком он прослыл среди студентов.)
Так вскоре после встречи той явился
принц к матери, чтоб переговорить с ней
семейных дел касательно. Внезапно
во время разговора он смешался
и начал дико кричать, вопить о том, что
ему опять-де явлен тот же призрак.
Но мать так ничего и не узрела.
В тот же самый день убил он старца
знатного и без видимой причины.
И так как принцу предстояло днями
отправиться в английские пределы,
король и постарался наспех, наспех
его отправить, для его ж спасенья.
Но все ж народ настолько возмутился
чудовищностью этого убийства,
что вспыхнул бунт –
восставшие пытались
взять приступом дворцовые ворота,
и вел их сын убитого вельможи –
Лаэрт достойный (юноша, бесспорно,
отважнейший, к тому ж честолюбивый:
и в этой свалке "Короля Лаэрта
на трон!" его приверженцы кричали).
Потом, когда покой настал в державе
и сам король успокоился в могиле,
племянником своим убитый, принцем
(до Англии последний не добрался;
дорогою туда бежал он с судна),
некий Горацио вдруг объявился
с рассказами, в которых он пытался
найти деяньям принца оправданье.
Он заявил, что в Англию поездка
была злоумышленьем, был-де послан
туда приказ об умерщвленье принца
(и все же нет тому подлинных доказательств).
Также сказал об отраве в напитке
и короля обвинил в отравленье.
Правда, и Лаэрт проговорил о том же.
Но если лгал он? Если обманулся?
Как говорил он? Раненный смертельно,
чуть очнувшись, не утвердившись в мыслях,
так что речи его казались бредом.
Что до отравленного оружья,
то позже оказалось –
к отравленью
король был вовсе не причастен, поскольку
оно отравлено самим Лаэртом.
Тут-то сей Горацио –
велика нужда –
вдруг призрака в свидетели выводит:
де призрак говорил о том и этом,
де призрак сделал то и это сделал.
И потому, речам его внимая,
все ж большинство датчан в глубинах сердца
жалело милосердного владыку,
который из-за призраков и сказок
убит несправедливо, зря низвергнут.
Однако Фортинбрас, не быв в убытке –
и трон и власть легко ему достались, –
выслушав все внимательно, признал
важность и значение слов Горацио.
^ |
Перевод А. Величанского
Переосмысление шекспировской трактовки подчеркивает мотив рокового
заблуждения (один из ведущих мотивов в творчестве поэта конца
90-х годов XIX в.) |
ДОЗОРНЫЙ УВИДЕЛ
СВЕТ
Дозорный зиму должен был и лето
лежать на царской кровле в ожиданье света
сигнального. Мы не преувеличим,
внезапный клич его назвав счастливым кличем.
И днем и ночью он, измученный дозором,
в утес Арахны вглядывался, на котором
все не было костра –
условленного знака.
И наконец вдали зажегся свет. Однако
полученное счастье так не может греть,
как грело ожиданье. Правда, впредь
хотя бы ясность будет. Многое случится
с Атридами, –
не нужен ум провидца,
чтоб это предсказать сейчас, когда "ура!"
дозорный закричал, увидев свет костра.
Хороший знак. Но справедливы будем
и к тем, кто ждал его, –
к хорошим людям.
Хотелось верить бы в удачный ход
событий. Как бы ни было, не пропадет
и без Атридов Аргос. Все течет:
глядишь –
и царским станет новый род.
Тут пересудов множество идет.
Послушаем. Но есть сомнения насчет
таких оценок, как "Великий" и "Незаменимый".
Всплывет еще один незаменимый,
который сгладит след неизгладимый.
^ |
Перевод Е. Солоновича
Сюжет стихотворения заимствован из трагедии Эсхила "Агамемнон".
Свет сигнального костра должен был возвестить дозорному о падении
Трои и возвращении аргосских воинов во главе с Агамемноном (Атридом),
который затем будет убит своей женой. В отличие от Эсхила, Кавафис
отказывается от героизации Агамемнона, выражая тем самым скептическое
отношение к политической власти |
ВРАГИ
К консулу три софиста пришли с поклоном на дом.
Любезно консул усадил их всех с собою рядом
и в разговоре пошутил, их всех окинув взглядом:
"Остерегитесь. Вам грозит обычная беда:
вслед за известностью придут и зависть и вражда".
Но без улыбки отвечал один из них тогда:
"Враги теперешние нам не могут повредить ни в чем.
Мы позже подлинных врагов в софистах новых обретем.
Как будут дряхлы те из нас, кого не возьмет Аид!
И станут странны и смешны –
да, это нам предстоит
–
все наши слова и дела. У врагов ученье, стиль и цель моя
изменятся. С теми, кто нас учил, ведь то же делал и я,
и эти вот мои друзья, которые сумели
по-своему преобразовать все бывшее доселе.
Все то, что представляем мы прекрасным, верным и простым,
враги покажут непременно глупым и пустым
и скажут то же на свой лад –
ведь проще нет задачи!
–
как мы, когда старые слова пересказали иначе".
^ |
Перевод 3. Морозкиной |
СЕНТЯБРЬ 1903 ГОДА
Обманываю, как могу, себя,
пустые дни свои, пустые ночи.
И столько раз –
в мучительной близи!..
И этот страх переступить границу,
который виноват, что слиплись губы,
что плакали во мне пустые ночи
и что желанья облекались в траур.
В такой близи мучительной не раз
от этих глаз, от этих поцелуев,
от головокружительных объятий...
В такой близи мучительной не раз!..
^ |
Перевод Е. Солоновича
Перевод В. Некляева |
ЯНВАРЬ 1904 ГОДА
О нынешний январь! За ночью ночь во тьме
сижу без сна, пока не воскрешу в уме
твои черты и каждое мгновенье
и первых слов и слов последних наших не услышу.
Отчаянный январь! За ночью ночь во тьме
поспешное скрывается виденье,
оставив одиночество взамен –
и вмиг
уходят все деревья, все огни, все улицы, все крыши
вслед образу любви, что из тоски возник.
^ |
Перевод С. Ошерова
Перевод В. Некляева |
ЖИТЕЛИ ПОСИДОНИИ
Жители Посидонии, что на
Тирренском
заливе, быв изначально греками,
а потом став варварами наподобие
этрусков и римлян, переменили язык
и многие обычаи, но до сего дня они
справляют один эллинский праздник,
когда, собравшись вместе, вспоминают
старинные имена и установления,
а потом, как бы оплакав друг друга,
расходятся в слезах.
Афиней
Был в Посидонии забыт
родной язык Эллады,
ибо жители ее спокон веков смешались
с чужими, растворясь среди тирренцев и латинян.
Но сохранилось от отцов у них одно:
раз в год по-гречески богам справляли праздник,
и были звуки флейт и лир, венки и состязанья,
и было так заведено у них тот праздник завершать:
о дедовских обычаях вели рассказы
и греческие вслух слова произносили,
едва понятные, и то немногим.
И всякий раз невесело для них кончался праздник:
все помнили, что и они когда-то были греками
и также италийцами в былое время, –
а что ж теперь? Куда пали, кем они стали?
И варварская жизнь, и варварская речь,
и греческий мир, увы, давно им чужд и далек.
^ |
Перевод С. Ошерова |
* * *
"А остальное я скажу теням в Аиде..."
"О да, –
сказал проконсул, чтение прервав, –
как здесь глубок Софокл и как он прав!
Всей мудрости мудрей один лишь стих поэта.
Как много там скажем мы, как много там скажем мы...
Иными все предстанут среди стигийской тьмы:
все, что мы здесь молчаньем строгим вяжем,
все, что душа в себе хранит бессонным стражем,
все муки, раны, страх, который мы таим, –
о них чистосердечно там расскажем".
"Да, –
отвечал софист с усмешкою на это, –
если есть до наших признаний дело им".
^ |
Перевод С. Ошерова
Перевод А. Величанского
Перевод Е. Смагиной ("Лит.
обоз.", 1-97)
Названием стихотворения служат последние слова Аянта в одноименной
трагедии Софокла |
ПО ПУТИ ИЗ ГРЕЦИИ
Итак, Гермипп, наш путь почти кончается;
наверно, послезавтра: так сказал мне кормчий.
Во всяком случае, плывем мы нашим морем
близ берегов Египта, Кипра, Сирии,
родных для нас, любимых берегов.
Что ж ты так молчалив? Спроси по правде у сердца:
чем дальше отплывали мы от Греции,
не радовался ли ты? И можно ли насмешками
над этим эллинов унизить в нас?
Признаем правду: эллины и мы,
да, эллины, и никуда от этого не деться,
но в нас любовь, в нас –
пыл и страстность Азии,
но в нас любовь, в нас –
пыл и страстность,
в эллинском мире странные и чуждые.
Нет, нам с тобой, философам, не пристало,
Гермипп, нашим царькам уподобляться
(ты вспомни, как смеемся мы над ними,
когда они зайдут, бывало, в наши школы),
чей греческий –
заемный, напоказ –
или омакедоненный –
вот слово! –
облик
не может скрыть неодолимо рвущейся
наружу Мидии или Аравии,
какими бы уловками бедняги
всем на смех ни старались спрятать их.
Нет, это нам с тобою не пристало.
Ни нас, ни греков недостойна эта мелочная спесь.
Кровь Сирии, египетская кровь
течет по нашим жилам. Нам ли ее стыдиться,
крови, которой следует гордиться?
^ |
Перевод С. Ошерова |
БОЛЬШОЕ ТОРЖЕСТВО У СОСИБИЯ
Чудесных несколько часов провел я, право
чудесных. Море было величаво
в послеполуденном покое. Ласка весел
баюкала залив. И я дела забросил.
Давненько не давал себе такой поблажки я:
все время в напряжении заботы держат тяжкие.
Я попивал вино, но опустел фиал,
спускался вечер и назад, к действительности звал.
Сосибий гордый и его достойная супруга
ждут нас на торжество. Конец часам досуга!
Политика скучна при всех ее соблазнах,
и строить козни веселей под видом разговоров праздных.
^ |
Перевод Е. Солоновича
Сосибий - советник египетского царя Птолемея IV, виновник многих
политических убийств в период правления Птолемея IV и сам, в
свою очередь, убитый сразу же после смерти Птолемея
|
СИМЕОН
Да, я знаком с его последними стихами,
я слышал, что Бейрут от них в восторге.
Я к ним еще вернусь, но только не сегодня,
потом, когда немного успокоюсь.
Он в знаниях сильнее, чем Либаний.
Но выше ли, чем Мелеагр? Едва ли.
Ах, Мебий, что Либаний! Что там книги!..
Вчера я оказался ненароком
в толпе у Симеонова столпа.
В молчании молились христиане,
в священном обожанье преклонялись,
но благостного не было покоя
во мне –
ведь я не христианской веры,
меня всего трясло, я содрогался,
охваченный мучительным волненьем.
Подумать только, тридцать пять годов
подвижнической жизни на верхушке
столпа –
зимою, летом, ночью, днем!
Еще до нашего с тобой рожденья
(мне двадцать девять лет, а ты, похоже,
моложе) Симеон решил взобраться
на столп, где остается с той поры
вблизи от бога. Ничего смешного!
Мне трудно нынче с мыслями собраться,
и все же, Мебий, я тебе скажу:
не знаю, как там прочие софисты,
но первым в Сирии поэтом
я лично нахожу Ламона.
^ |
Перевод Е. Солоновича
Симеон-столпник - христианский аскет V - VI вв. |
ВЗЯТ
Я занимался чтением народных старых песен
о славных войнах и деяньях клефтов –
вещь трогательная весьма; все греческие, наши.
Вот песни скорбные о том, как пал Константинополь:
"Ах, взяли, взяли наш Царьград и взяли Салоники".
Когда молились вместе в час последний
"по леву руку царь, а патриарх по праву",
раздался Глас и повелел молчать:
"Священники, умолкните, Евангелья закройте:
ах, взяли, взяли наш Царьград и взяли Салоники".
Одна из песен скорбных тех, плач греков Трапезунда,
всех больше тронула меня своим наречьем странным,
своей печалью дальнею –
они так мало знали
и до конца надеялись, что мы еще спасемся.
Увы, как птица бедная "летела из Царьграда,
письмо неведомо кому под крылышком держала,
ни в палисад, ни в виноград не снизилась, не села,
а села, опустилася под кипарис надгробный".
Архиереи не смогли прочесть письмо (иль не хотели),
один лишь в руки взял его "сынок вдовы Яники"
и прочитал –
и слова не промолвил.
"И ты читай, и ты заплачь, услышь, как сердце бьется:
–
Вай, говорит, вай, горе нам, конец державе Римской".
^ |
Перевод Е. Смагиной
Речь идет о падении Константинополя в 1453 г. |
ИЗ ЯЩИКА СТОЛА
Наметил место на стене, но ничего не выйдет.
Сказалась сырость в ящике стола.
Испорченная карточка останется без рамки.
Мне следовало быть поаккуратнее.
Былое этих губ вернуть бы,
былое этого лица –
хоть ненадолго,
на несколько часов, ну пусть на час.
Испорченная карточка останется без рамки.
Но если бы она не пострадала,
мне надо было бы все время думать, как
себя оттенком голоса, неосторожным словом
но выдать, если спросят про нее.
^ |
Перевод Е. Солоновича
Перевод В. Некляева
|
|
