Драма в трех действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Парень с холма, 26 лет
Стаматина, няня, 60 лет
Леньо, служанка, деревенская девушка, 22 года
Накис, мальчуган лет 7-8
Марта, дочь учителя, 34 года
Илиас, друг детства Марты, 32 года
Власис, путешественник, 27 лет
Ксеньо, старая няня Марты
Разносчик лимонада, мальчик лет 12-ти
Юноша, 25 лет

Действующие лица перечислены в порядке появления их на сцене.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Парень с холма, Стаматина, Леньо, Накис, Марта, Илиас, Власис.

Суббота. Невысокий холм, чуть выше железнодорожной станции. Две-три полуразвалившиеся деревянные скамейки под деревьями. На земле разбитая капитель. Начало лета. Холм озарен вишневым отсветом заходящего солнца. На одной из скамеек сидит Марта. На ней старомодное розовое платье с закрытым воротом и длинными рукавами. Шляпа цвета розового вина с цветочками. Она сидит неподвижно, держа раскрытый зонтик так низко, что он почти полностью закрывает ее лицо. На другой скамейке сидят две няни – пожилая и молодая. Пожилая время от времени покачивает коляску с младенцем. Светлая, задумчивая тишина, какая бывает по вечерам в провинции. ПАРЕНЬ С ХОЛМА
стоит, прислонившись спиной к стволу дерева и скрестив руки на груди. Произносит монолог, просто, мечтательно, немного загадочно. Предполагается, что окружающие его не видят и не слышат. В его внешности угадывается нечто от немого и невидимого.

Всегда так печальна провинция в первые дни лета,
особенно в такие субботние вечера, как сегодня –
в канун сияющего воскресенья,
беспредельного бесполезного, подобно
невозделанному полю – не знаешь,
что думать, где быть, с чего начать,
ибо дни удлиняются, не соответствуя терпению человека.
Людям становится тесно в одежде.
Они сбрасывают пиджаки, расстегивают рубашки,
они расстегнули бы и брюки, если бы их не удерживало злословие стариков.
Дома им не сидится. Они выходят на улицу, сидят у дверей, во дворах,
устремляя взгляд поверх крыш коммерческого училища,
дальше крыши почтамта,
дальше мягких куполов дыма; людям тесно в своих домах –
они гуляют, доходя до вокзала, ждут чего-то,
что вне их привычек, вне памяти; в час,
когда выносят стулья и столики
из темных, уютных углов кофеен
на тротуары, и все становится голым, смущенным и одиноким,
нарды там теряют свою привлекательность, а стук брошенных костей,
такой многозначительный в зимние дни,
не слышен теперь среди света и гула улицы.
В эти дни школьники чаще всего прогуливают,
Сбегают особенно с уроков латыни; а добрые домашние псы,
обычно такие спокойные и послушные,
становятся чуточку независимее; в темных лампадках их глаз
не всплывает масло безропотного послушания; они смотрят поверх глаз хозяина,
обнюхивают один за другим телеграфные столбы,
поднимают одну лапу в воздух,
задумчиво, почти экстатически, словно взвешивая на чутких весах
необъяснимую тяжесть мира. Вот и солнце садится.
Окна нашего провинциального городка сверкают вишневым, фиолетовым, оранжевым,
отблески бегут по дворам, по площадям, по стадиону,
по корзинам зеленщиков, по спинам животных –
вон сорвалась с привязи лошадь,
скачет по городу – белый свет, молния белая,
стеклянная волна лета – куда она мчится,
гонимая отблесками окон? Ее поймают
недалеко от вокзала, когда она остановится,
разглядывая поезд в упор. Совсем скоро
донесется с долины гудок паровоза. Спущусь-ка я вниз
посмотреть на людей, кому-то сказать "добрый вечер".
Может быть, поезд привезет что-то мне, и тебе –
то, чего мы всегда ожидаем, но никогда
не узнаем, что это, и чтобы никогда
нам о том не узнать, или чтобы оно никогда не приходило,
а если придет, пусть будет не тем, чего мы ожидали,
тем, чего мы так безнадежно, так непрерывно
ждем, не зная, что это такое. Вот уже
и граммофон в какой-то таверне
о том же поёт; и вечерние голоса детей
щебечут – о том же; и лошадь
оборвала из-за этого привязь; а гудок паровоза –
это наш собственный крик о том, об ожидаемом.
Это крик ожидаемого; это само ожидаемое.
Что это? Солнце зашло.
Тусклый отблеск вишневого цвета топит в крови своей город.
Пойду вниз.
Фонтан простирает свои стеклянные щупальцы над деревьями.

Медленно спускается вниз по тропинке, вглядываясь в город. На его лице играют фиолетовые отблески далеких огней – то ли от последних лучей заходящего солнца, то ли от оконных стекол. Держа все так же низко опущенный зонтик, Марта слегка поворачивается, будто незримо и безотчетно наблюдает за тем, кто спускается с холма.

СТАМАТИНА

Вроде бы разговаривал кто-то...

ЛЕНЬО

Ветер листьями шелестит.

СТАМАТИНА

Нет.

ЛЕНЬО

Ну, тогда фонтан.

СТАМАТИНА

Похоже, человеческий разговор был...

ЛЕНЬО

Это ты свой голос слышала, когда малыша убаюкивала.

СТАМАТИНА

Да нет же.

ЛЕНЬО

И все-то тебе чудится, Стаматина. Может, это у тебя весеннее? На любовь потянуло?

СТАМАТИНА

Куда там, с этим всё, кончено. Два мужа было у меня, обоих похоронила. Бравые парни были оба. Хватит. А ты, Леньо, смотри, держи ухо востро.

ЛЕНЬО

Чего бояться-то? Я еще ни одного не попробовала.

СТАМАТИНА

Тише ты, бедолага. Малыш слушает.

ЛЕНЬО

Я тихо говорю, не услышит. Это только тебе чудится разговор там, где никто не говорит. Скажи, кто из твоих был лучше: первый или второй?

СТАМАТИНА

Это не для девушек.

ЛЕНЬО

Почему? Мы ведь тоже люди. Они были высокие? Сильные?

СТАМАТИНА

Дура ты. У невысокого мужчины смелость и страсть. А высокий – бестолковый.

ЛЕНЬО

Значит, оба были невысокого роста?

СТАМАТИНА

Первый – длинный, а второй – коротышка.

ЛЕНЬО

Ха-ха, надо бы и мне двоих попробовать, потом тебе рассказать. Может статься, мой высокий будет лучше твоего коротышки и длинного, вместе взятых. Мой хозяин низенький, а сын у него дылда.

СТАМАТИНА

Смотри, держись от хозяев подальше.

ЛЕНЬО

О чем толковать-то! Один беззубый, другой сопливый. Приезжает из столицы и воображает. Правда, хотел как-то меня пощекотать…

СТАМАТИНА

Остерегайся, Леньо, таких дармоедов.

ЛЕНЬО

Да я что... Вот попался бы такой детина, как вчера... Привез тут вчера один на муле навоз для сада...

СТАМАТИНА

Это еще кто?

ЛЕНЬО

Ты его не знаешь. Из Нижних Виноградников. Вот это мужчина! И черт с ним, с виноградником. Лучше уж спать с молодцом в навозе, чем с дохляком на перине.

СТАМАТИНА

А ты, видать, бывалая.

ЛЕНЬО

Я ему вынесла во двор стакан воды. Он его одним глотком выпил. И говорит, могу раздавить стакан одной рукой. Потом вытер ладонью рот – а губы толстые... Совсем как у жеребца, когда он кобылу обнюхивает.

СТАМАТИНА

Он что – тебя обнюхивал?

ЛЕНЬО

Что ты, даже не взглянул. Погрузился весь в свою силу, как нож в ножны.

СТАМАТИНА

Где ты только таких слов набралась.

ЛЕНЬО

Думаю: что делать? Выношу еще стакан воды. Выпивает. Подзывает мула. Вытряхивает мешки прямо у меня под носом. Влезает на мула – и в путь. Ни словечка на прощанье. Здоров мул.

СТАМАТИНА

Мул?

ЛЕНЬО

Да не мул. Мужик этот, говорят тебе. Закрываю калитку сада, а сама смотрю в другую сторону, поверх изгороди, пока видно, как твой любезный покручивает ус.

СТАМАТИНА

Для тебя?

ЛЕНЬО

Нет, для мула.

СТАМАЖНА

А говорила, он на тебя и не взглянул.

ЛЕНЬО

Бестолковая ты, Стаматина. Если бы он меня не видел, как бы он мог притворяться, будто не видит? А туда же: говорит, два раза замужем была.

СТАМАТИНА

Молодежь нынче пошла – все нипочем. Ни черта, ни Бога не боятся.

ЛЕНЬО

Да уж не как вы. Сидели, как мыши в мышеловке.

СТАМАТИНА

Так говорится. Не мыши мы, конечно. Нам тоже досталось.

ЛЕНЬО

Батюшки мои, совсем заболталась. Где этот мальчишка? (Кричит): Мимис! Мимис!

СТАМАТИНА

Тише ты, ребенка разбудишь.

ЛЕНЬО

(Кричит во весь голос): Мимис! Мимис!

Марта и теперь не поворачивает головы.

ДЕТСКИЙ ГОЛОС

(Откуда-то из-за деревьев): Здесь я.

ЛЕНЬО

Ты что там делаешь?

ДЕТСКИЙ ГОЛОС

Играю

ЛЕНЬО

Ладно, поиграй еще минут пять и – домой. Темнеет.

ДЕТСКИЙ ГОЛОС.

Хорошо.

ЛЕНЬО

(Стаматине): Ты вот все возишься с чужими кутятами... Не можешь хоть на чуть-чуть от них оторваться?

СТАМАТИНА

Они такие хорошенькие, маленькие, тепленькие... Глянь... (Показывает на ребенка в коляске.)

ЛЕНЬО

Когда свои дети – да, я ничего не говорю. А чужие...

СТАМАТИНА

Детей не надо различать – свои или чужие. Они все наши, все похожи друг на друга, как две капли воды...

ЛЕНЬО

А у самой-то у тебя дети… есть?

СТАМАТИНА

Четыре выкидыша было – от тяжелой работы. Одного родила, да и тот помер восьми месяцев... Крошечка такая... Только-только начал чирикать, как воробышек...

ЛЕНЬО

Темно стало. (Кричит более спокойным, нежным голосом): Мимис, Мимис!

ДЕТСКИЙ ГОЛОС

Здесь я, Играю.

ЛЕНЬО

Ладно. (Стаматине): Иной раз жизнь такая горькая – кажется, вот здесь, в горле, комок яда. И не знаешь, проглотить его или выплюнуть.

СТАМАТИНА

Горькая, ничего не скажешь. Но она, подлая, и сладкая бывает. Молода ты еще, чтобы понимать.

ЛЕНЬО

Молода, молода... Я смеюсь, а в горле ком. Вечерами неохота в дом входить. Когда лампы зажигают, в коридоре, как на кладбище. Грязные, затхлые чуланы – как разрытые могилы. Хочется уйти, убежать в поля, как от погони. Иногда я убегаю сюда одна. Косы бьют по спине, а мне кажется – на шею накинули веревку и меня тащат.

СТАМАТИНА

В деревне лучше было...

ЛЕНЬО

Лучше... Не знаю.

СТАМАТИНА

Ничего страшного. Просто время твое пришло.

ЛЕНЬО

Видать, пришло.

СТАМАТИНА

А этот, деревенский, на муле...?

ЛЕНЬО

Видела бы ты, как он ус крутит. А губы толстые – всю кровь из тебя могут высосать, как пиявка. (Пауза.) Темнеет. Пора домой.

СТАМАТИНА

Погоди немножко. Еще не совсем стемнело.

ЛЕНЬО

А эта (указывает на Марту) все сидит без движения, как мраморная.

СТАМАТИНА

Дочь учителя? Она, бедненькая, умом повредилась.

ЛЕНЬО

Солнце когда уж закатилось, а она все под зонтиком сидит.

СТАМАТИНА

Она все время так. Прячется что ли?

ЛЕНЬО

Скорее всего.

СТАМАТИНА

Когда человек не видит, думает, что и его не видят. Знаешь, птица такая есть: когда на нее охотятся, она прячет голову под крыло и думает – она ушла от погони.

ЛЕНЬО

И эта тоже, как та птицам До чего жизнь горька. Она-то от кого прячется?

СТАМАТИНА

А я откуда знаю? Ты, я, тень вечерняя, любовь, смерть...

ЛЕНЬО

Не пугай меня. Говоришь, как цыганка. (Мимо проходит Накис, катя обруч.) Накис, Мимиса не видал?

НАКИС

Он с ребятами у фонтана играет.

ЛЕНЬО

Опять весь измочится, а мне от хозяйки попадет. Ухожу.

СТАМАТИНА

Пойду и я. (Катит коляску. Уходят.)

МАРТА

Добрый вечер, Накис. Как твоя коленка? Зажила?

НАКИС

Все прошло. Как только вы мне платком перевязали. Вот он. (Достает из кармана носовой платок.)

МАРТА

Спасибо, Накис. Кто это его выгладил?

НАКИС

Я сам. Выстирал у фонтана, потом высушил на солнце. А вчера, когда мама гладила и на минутку вышла, я его погладил.

МАРТА

Зачем столько хлопот. Спасибо, Накис.

НАКИС

Он такой красивый, как цветок. И пахнет, как цветок.

МАРТА

Можешь оставить его себе.

НАКИС

Мама говорит, неприлично брать вещи у девочек.

МАРТА

Но я-то взрослая.

НАКИС

Мама не позволяет мне разговаривать с вами. Говорит, вы не от мира сего.

МАРТА

Твоя мама права.

НАКИС

А я хочу на тебе жениться.

МАРТА

Накис, ты же еще маленький.

НАКИС

Я вырасту. С прошлого года я вот на столько подрос.

МАРТА

Пока ты вырастешь, я стану совсем старой.

НАКИС

Нет. Мне десять лет. Через десять лет мне будет двадцать, и мы поженимся.

МАРТА

Но мне тогда будет больше сорока.

НАКИС

Мы научились писать и считать до двадцати. Я знаю: тебе тогда будет тридцать. А тридцать и двадцать совсем рядом – как два и три.

МАРТА

Какая чудная математика! Научишь меня?

НАКИС

Когда поженимся. Я тебе и зонтик куплю.

МАРТА

Какой ты добрый, Накис. Боюсь только, будет поздно.

НАКИС

(Нерешительно): А правда, мадемуазель Марта, почему вы все время держите зонтик?

МАРТА

Просто так, играю, как ты обручем. Чтобы время провести. Видишь? Это мой обруч. Он тоже крутится и тоже катится, только не по земле, а в воздухе (Крутит зонтиком в воздухе.)

НАКИС

Как красиво! (Пробует сам.)

МАРТА

Видишь ли, Накис, взрослые не могут гонять обруч по земле...

НАКИС

Я понял. Они гоняют его по небу, и потому незаметно, что они играют.

МАРТА

Да, Накис. Это так.

НАКИС

Почему же тогда они осуждают твой зонтик?

МАРТА

Потому что они разучились играть и на земле, и на небе.

НАКИС

Мне очень нравится твой зонтик. Когда мы поженимся, я куплю тебе два.

МАРТА

Спасибо, Накис. Ты самый умный мальчик из всех, кого я знаю. Если я к тому времени не очень состарюсь, мы поженимся.

НАКИС

О, ты будешь моложе меня. Сказать? (Доверительным тоном.) Взрослым что ни говори, они ничего не понимают. Ни в обручах, ни в зонтиках, ни в математике. Только ты одна понимаешь. Потому я и говорю: ты молодая, мы поженимся, когда мне будет 16. И знаешь...

Подходит Илиас. Увидев его, Накис нахмуривается.

ИЛИАС

Добрый вечер, Марта. Ты была здесь? Я тебя искал.

МАРТА

Добрый вечер. А в чем дело?

ИЛИАС

Я подумал, может быть, ты захочешь пойти в кино. Сегодня открывается летний кинотеатр.

МАРТА

Бедняжка! Хочешь, чтобы я пошла?

ИЛИАС

(Накису): А ты, юноша, почему не сказал мне, что Марта здесь? Я тебя только что спрашивал.

НАКИС

Ее здесь не было. Я ее не видел.

ИЛИАС

И зонтика не видел?

НАКИС

Это не зонтик. Это обруч, он катается по небу.

ИЛИАС

(Марте): О чем это он?

НАКИС

(Марте, торжествующе): Видишь? Не понимает...

Из-за деревьев доносится женский голос

ГОЛОС

Накис! Накис.

НАКИС

Сейчас иду. (Марте): Я знал что вы здесь. А ему не сказал, думал, вам хочется побыть одной. И потом... Я хотел отдать вам платок и сказать.

ГОЛОС

Накис, Накис! Ну где же ты?

НАКИС

Здесь я. Сейчас иду. (Марте): Доброй ночи. (Тоном взрослого): И как договорились.

МАРТА

Доброй ночи, Накис. Да, да. Спасибо. (Ерошит ему волосы. Накис убегает с обручем в руке. Пауза.)

ИЛИАС

Значит, не пойдешь?

МАРТА

Я же сказала: нет.

ИЛИАС

Почему ты так упрямо живешь такой жизнью?

МАРТА

А ты почему так упорно задаешь мне одни и те же вопросы?

ИЛИАС

Потому что не могу тебя понять.

МАРТА

Думаешь, я сама много понимаю в других, в тебе, в себе?

ИЛИАС

Я не имею в виду то, что глубоко, в душе. Я говорю о том, что на поверхности

МАРТА

Может, быть, в том, что мы выставляем напоказ, скрывается то, о чем мы сами не знаем.

ИЛИАС

Если не знаем, зачем скрывать неизвестное?

МАРТА

Не знаю. В самом деле не знаю. Мы с тобой знакомы столько лет, что во мне угасло пламя речи – притупилась жуткая потребность исповеди…

ИЛИАС

А как ты раньше говорила!.. Часами. Казалось, будто ты раскрываешь беспредельный мир.

МАРТА

Мне и самой так казалось.

ИЛИАС

Так оно и было. А какие были мечты! Восторги. Беготня. Гонения, тревоги, страх. Бессонные ночи на чердаках. Разбрасывали листовки, писали лозунги на стенах. Потом митинг. Помнишь? Ты прыгнула через канаву и подвернула ногу. Захромала, а кричала и вела себя как ребенок, изображающий хромого. Знаешь ли, какую смелость ты нам внушала? Этот гнилой городишко сиял, как новенький, будто лежал на ладони будущего или был окружен пожаром.

МАРТА

Когда это было...

ИЛИАС

Во время оккупации. Лет семнадцать назад.

МАРТА

Сколько мне было тогда...

ИЛИАС

Семнадцать лет.

МАРТА

Семнадцать плюс семнадцать равняется тридцати четырем. Знала бы я математику Накиса…

ИЛИАС

Какую еще математику?

МАРТА

Так... Ничего...

ИЛИАС

О тех днях не забыть. Чем заменишь те порывы, те идеалы?

МАРТА

Все об идеалах толкуешь. Идеалы существуют не для того, чтобы таскать их на спине как паралитиков. Их надо крепко держать в руках и поднимать высоко, как знамена. А у меня рука ослабла. Удержать может только зонтик.

ИЛИАС

С тех пор, как умерла твоя мама?

МАРТА

Нет.

ИЛИАС

С тех пор, как умер твой отец?

МАРТА

Нет.

ИЛИАС

С тех пор, как тебя схватили немцы?

МАРТА

Да нет же. Ты прекрасно знаешь.

ИЛИАС

С тех пор, как убили Париса?

МАРТА

Нет, нет. Не из-за Париса... Да, и из-за него. Парис... Илиас, прошу тебя, не втягивай меня в исповедальные разговоры. Мне опротивел тон излияний. В нашем возрасте нам это не к лицу. Ты только что говорил о пожарах и идеалах, а мне было так стыдно, будто я стояла обнаженная перед людьми, которые меня вовсе не желали, или перед беззубыми стариками. А когда сама говорила об идеалах, чувствовала то же самое: слышала свой голос, и мне было стыдно... Не расспрашивай меня, я и так много наболтала. Был бы ты чужой, может быть я и смогла бы говорить. А с тобой мне неинтересно. Не хочется, чтобы ты слушал. Слов не нахожу. Или... Если бы ты не был моим другом... Если бы я могла полюбить тебя иначе… Тогда…

Слышится паровозный гудок.

ИЛИАС

Тогда – что?

МАРТА

Поезд. Слышишь, паровоз гудит? Вот такие далекие радости мне по душе, Далекие – и в то же время мои. Тихие, легкие, необъяснимые. И опять мне стыдно. Илиас, зачем я тебе все это говорю? Слушаю себя твоими ушами, строгими и требовательными, и не нахожу слов, исчезает их смысл, исчезают и тихие радости, о которых я говорила... Ты всему ищешь объяснение, цель. Другого не признаешь. Когда-то и я была такой. А теперь объяснений не ищу. Не знаю. Возможно, я не до конца откровенна. И, может быть, под тихими радостями кроются дикие, необузданные желания. Может быть, именно поэтому я и не хочу никаких объяснений. Пожалуйста, не расспрашивай. Меня снова начинает увлекать это вечно опустошающее стремление к искренности... Оно подстерегает саму искренность… Дай мне все забыть и просто жить.

ИЛИАС

Разве пережитое нами можно забыть?

МАРТА

Я хочу забыть обо всем. Жить своей жизнью – никчемной, незначительной! Это единственное, чем мы владеем. И позволяем себе гибнуть…

ИЛИАС

Как жить, если в жизни так мало смысла? Любовью?

МАРТА

Да, любовью.

ИЛИАС

Где ее найдешь…

МАРТА

Мы будем ее ждать.

ИЛИАС

Если ждать, она не придет.

МАРТА

А если гнаться за ней, она убежит.

ИЛИАС

Что же тогда делать?

МАРТА

Будем ждать. Вдруг придет?

ИЛИАС

Пассивное ожидание равносильно смерти. Мне горько видеть тебя такой.

МАРТА

О, не жалей меня. Ожидание – это не слабость, это сила – возможно, пополам с хитростью.

ИЛИАС

С хитростью? Почему?

МАРТА

Если мы стремимся к чему-то, но не можем его достичь, начинаем сердиться на то, что ускользает, да и на свои силы тоже – их не хватает. Если ждешь, а это что-то все не приходит, начинаешь себя утешать: а я к нему и не стремилась. Не нужно оно совсем. И ноги от беготни не устанут.

ИЛИАС

Скверное лукавство. Горькое отдохновение.

МАРТА

Ты хорошо сказал: горькое отдохновение. (Снова слышится гудок паровоза.) Поезд уходит. Интересно, кто приехал сегодня вечером? Вдруг кто-то из тех, кого мы ждем? (Пауза.) Уходит. Гляди, как он извивается по долине. Золотая цепь, она сковывает нам ноги и увлекает за собой в далекую неизвестность. (Пауза.) Горькое отдохновение? Да. Но оно не утешает.

ИЛИАС

А как же с любовью? Ты говорила…

МАРТА

С любовью? Ах, да. Не знаю. Наша любовь к самому себе, любовь к другим, любовь ко всем – это все та же любовь к самому себе: Мы хотим, чтобы нас любил кто-то один, чтобы нас любили другие, любили все. Всё это одно и то же.

ИЛИАС

Одно и то же, говоришь? Один – и все? Готовность любить всех и ожидание одного?

МАРТА

Потребность одна и та же, но не результат. Это "все" очень абстрактно, чуждо, обобщенно. А "один" – это уже осязаемо, конкретно.

ИЛИАС

Тогда позволь спросить: что предпочтительнее?

МАРТА

Для меня теперь, конечно же, один.

ИЛИАС

Кто?

МАРТА

Не знаю. Жду.

ИЛИАС

Поэтому ты и нарядилась, как романтическая барышня девятисотых годов. И вечно держишь раскрытым этот зонтик – прикрываешь свою страсть к конкретному, к своему единственному…

МАРТА

Тебе не удастся рассердить меня, Илиас. Да. Может быть, поэтому.

ИЛИАС

Да закрой ты наконец этот зонт.

Около них останавливается незнакомец с чемоданом в руке  и неожиданно вмешивается в разговор.

ВЛАСИС

Оставьте даму в покое. Она, наверное, боится, как бы кожа не обгорела от звездных лучей.

МАРТА

Совершенно верно. Учись, как надо по-рыцарски защищать даму… Не хотите ли присесть с нами?

ВЛАСИС

(Подходит просто, по-свойски): Я с этим поездом приехал. Сошел здесь поглядеть на ваш город. Путешественники обычно смелые люди. Их никто не знает, они проездом. Не задерживаются. Не судят никого, и их не судят.

МАРТА

А местные жители так же смелы в общении с путешественниками, будто они сами здесь проездом. Они не судят и не судимы проезжими.

ВЛАСИС

Верно. Я об этом не думал. Просто у меня взгляды путешественника. Да, в общении с проезжими мы и сами смотрим на все, как проезжие.

МАРТА

Присоединяйтесь к нам запросто. И будем все, как путешественники. Так.

ВЛАСИС

(Садится, так же по-свойски): Меня зовут Власис.

МАРТА

А меня Марта. Этого хмурого господина зовут Илиас.

ВЛАСИС

Совсем не похоже, чтобы он думал, как путешественник.

МАРТА

Он слишком серьезен от чрезмерной сентиментальности.

ИЛИАС

Я попросил бы тебя воздержаться от рекомендации моей скромной особы.

МАРТА

(Власису): Ну, что я говорила? Серьезность. "Моя скромная особа". Тут и критика действия, и характеристика. А взгляды путешественника исключают критику других и – прежде всего – нас самих.

ВЛАСИС

Прежде всего, нас самих. Правильно. Путешествие – это когда забываешь самого себя.

МАРТА

Скорее это неведение самих себя. А, может, и открытие…

ВЛАСИС

Моим мозгам это не под силу. Не охотник я до размышлений.

МАРТА

Вы все правильно говорили. Как легко повторять ваши слова! Образ мыслей путешественника. Наша мысль скована тем, о чем мы думаем…

ВЛАСИС

Так долой мысль. Свобода.

МАРТА

Да, свобода. Путешествие – это свобода. Как просто и легко. Раз уж мы в этом мире странники, мы свободны. Как же я глупа! Так просто, а я до сих пор до этого не додумалась.

ВЛАСИС

Вы опять размышляете?

МАРТА

Верно.

ИЛИАС

Так ты идешь в кино?

МАРТА

Я же сказала: нет. Иди один. Иди, а то опоздаешь. Посмотрите: издали освещенный экран кажется мутным окном, открытым в иной мир. Сначала будут крутить рекламу газированных напитков и расчесок, потом спортивную хронику. Ты успеешь к началу фильма.

ИЛИАС

А ты останешься здесь с этим незнакомым господином?

МАРТА

А почему бы и нет? Он меня проводит.

ВЛАСИС

Даму провожу я.

ИЛИАС

Что касается вашей свободы, господин, то я позволю себе выразиться о ней крайне сдержанно: недопустимая легкость.

МАРТА

Ну вот. Опять характеристики и своих собственных слов и всех других. Слыхали? Крайне сдержанное выражение: недопустимая легкость…

ИЛИАС

Ну, хорошо.

ВЛАСИС

Угроза даме?

МАРТА

Не угроза это, а наказание.

ИЛИАС

Доброй ночи.

ВЛАСИС

Доброй ночи, господин.

МАРТА.

Доброй ночи. (Пауза.) Илиас, расскажешь мне завтра, что смотрел? А?

Илиас уходит, не обернувшись на последние слова  Марты. Продолжительная пауза.

ВЛАСИС

(С некоторой неловкостью, но без прежней фамильярности, которую он старается сохранить): Ну и что теперь?

МАРТА

Ушел.

ВЛАСИС

Здорово вы его отшили.

МАРТА

Он хороший парень, только слишком уж серьезно ко всему относится.

ВЛАСИС

Невыносимо.

МАРТА

Вот и мы стали критиковать. (Принужденный смех.) А как же образ мыслей путешественника? Где свобода, о которой мы говорили?

ВЛАСИС

Если человек начинает думать о свободе, значит, свободы нет.

МАРТА

Опять вы размышляете.

ВЛАСИС

Нет у меня такой привычки. Это вы виноваты. Болезнь заразная.

МАРТА

Жаль. Я этого не хотела.

ВЛАСИС

Чего?

МАРТА

Думать и – особенно – чтобы вы думали.

ВЛАСИС

У меня уже и так голова кругом идет.

МАРТА

У меня тоже.

ВЛАСИС

Первый раз со мной такое.

МАРТА

И со мной.

ВЛАСИС

Да?

МАРТА

Да.

ВЛАСИС

Я-то прямо с поезда. У меня еще сажа в волосах.

МАРТА

Как у кочегара.

ВЛАСИС

Да. Когда-то я работал кочегаром на паровозах. И на пароходах. Кем я только не был. У меня с детства склонность к машинам, инструментам. Дай мне доски и молоток, и я тебе моментально сварганю стол, или там – скамейку, часы починю; кораблики смастерю. Только не говори мне про учебу. Из школы я все время сбегал.

МАРТА

И все же вы думаете.

ВЛАСИС

Да? Это – потому, что вы наблюдаете за мной. От этого моя мысль невольно начинает работать. А я этого не хочу.

МАРТА

Потому вы и путешествуете, чтобы не думать.

ВЛАСИС

Не знаю. (Небольшая пауза.) А вообще-то как у вас тут в городе?

МАРТА

У нас хорошо. Почти прекрасно. То есть, спокойно. Можешь сколько угодно думать и ждать.

ВЛАСИС

Скука, да? (Зажигает сигарету. Марта смотрит на него.)

МАРТА

Как вам сказать. В городе есть кинотеатр – вы об этом слышали. Публика собирается по вечерам в субботу – как сегодня. Особенно много людей бывает по воскресеньям, когда приезжают и из окрестных сел. Грызут семечки, выплевывают шелуху, смеются – настоящим смехом. Вглядитесь повнимательнее. Город у нас неплохой. Уже два года, как провели электричество. Видите, как светло, а ведь уже вечер. Во многих домах в столовой еще висят старые керосиновые лампы. Есть у нас гимназия и коммерческое училище, почтамт, тюрьма, несколько филантропических обществ; футбол – ребята целыми днями гоняют по стадиону тряпичный мяч. По воскресеньям официальные встречи команд в новой спортивной форме, желтой или голубой. Всегда приятно смотреть на молодые тела – сильные, без мыслей. Случается, кому-то из них тесна обувь, он ее сбрасывает и играет босиком. При особенно удачных ударах публика ревет от восторга, вопли слышны даже у меня дома. Летом по воскресеньям на площади играет военный оркестр. Дети и взрослые едят ванильное мороженое, и в стакане с ледяной водой остается молочная муть. Вы замечали?

ВЛАСИС

Мрачно вы описываете жизнь в вашем городе.

МАРТА

Да не мрачная она. Как бы вам объяснить… Некая усталость, приносящая отдохновение – белая муть – как мороженое, растворенное в воде, и дешевые ложечки поблескивают в стаканах – по воскресным вечерам. Если вы задержитесь у нас до завтрашнего вечера, сами увидите.

ВЛАСИС

Я уеду утренним поездом.

МАРТА

Настоящий путешественник.

ВЛАСИС

А сами-то вы как проводите время?

МАРТА

Я? Между воспоминаниями и ожиданием. Глупости… У меня свои радости тихие радости, спокойные… Не радости. Голоса, вечерами доносящиеся до моей комнаты. Паровозный гудок. Сигнал автомобиля. И голоса экскурсантов за моими окнами, когда они, уставшие, возвращаются ночью с охапками полевых цветов в потных ладонях… Придя домой, цветы выбрасывают. Зачем-то таскали их с собой целый день, они мешали свободно двигаться. Потом тень у двери. Шорох крыла птицы или мухи на оконном стекле. Стенная штукатурка – таинственная, вызывающая ужас при прикосновении к ней – как бы это объяснить? Грустная радость, молчаливая красота – это то необъяснимое, что вне наших потребностей и чему не нужно объяснений – и в то же время обладает мягкостью, уверенностью и красотой… Похоже на хроническую болезнь: она не убивает, но оставляет во рту горький привкус бессмертия. Возможно, это и есть наша глубочайшая потребность, которая потихоньку убивает все наши малые, жалкие потребности.

ВЛАСИС

Как-то чудно вы говорите. От таких мыслей еще мрачнее становится.

МАРТА

Да не от мыслей… Это дальше мысли… Это отказ от самой мысли.

ВЛАСИС

Как путешествие.

МАРТА

Это иное путешествие – настоящее. Мы ведь согласились – с чем? Путешественники не размышляют: они свободны.

ВЛАСИС

Когда едешь куда-то, чтобы не думать, чтобы быть свободным, чувствуешь себя рабом.

МАРТА

Не исключено, что величайшее рабство – это познание свободы. Ну вот, опять мы размышляем. (Меняя тон): Я что? Я не думаю. У меня здесь свои радости… (Весело): Сейчас весна, почти лето, Например: вижу ручеек. И говорю: это стеклянный мальчик – гимназист с нашивками на воротнике и в фуражке – прислоняется плечом к гипсовой колонне, опирается на одну ногу и позирует перед фотографом. (Смеется.) А ручеек поет: Месяц мой ясный, освети дорожку…

ВЛАСИС

(Тоже смеется.) Ручеек, значит? Что-то похожее и я воображал, когда был маленьким. Вот как ты говоришь.

МАРТА

А теперь ты вырос.

ВЛАСИС

Не знаю.

МАРТА

Сколько тебе лет?

ВЛАСИС

Двадцать семь.

МАРТА

Ты в самом деле очень повзрослел. (Смеется.)

ВЛАСИС

А ты, когда смеешься, кажешься девчонкой.

МАРТА

А я и есть. (Смеется теперь естественным смехом.) Накис говорит, через десять лет мне будет двадцать, или скорее – тридцать.

ВЛАСИС

Друг твой?

МАРТА

Да, мой друг.

ВЛАСИС

Любовь?

МАРТА

О, еще какая!

ВЛАСИС

С первого взгляда?

МАРТА

Точно. С первого.

ВЛАСИС

А зонтик?

МАРТА

Совсем забыла. Оставила открытым – просто так, назло Илиасу. (Закрывает зонтик.) Зонтик мой. Игрушка. Обруч, я катаю его по воздуху. Нет. Это щит. Я держу его низко, прячу голову, а сама подсматриваю. Вижу прохожих от талии и ниже, как они поднимают одну ногу, потом другую – шагают. Такое зрелище – просто чудо.

ВЛАСИС

А ведь правда чудо, когда дробишь движение на мелкие кусочки. То же самое, когда смотришь на людей из окна поезда и видишь их от талии и выше. Получается, мы подходим друг к другу.

МАРТА

Оба мы путешественники – правда? Когда я вижу людей от талии и ниже, стараюсь угадать, как выглядит остальное тело. Приподнимаю зонтик. Смотрю: все так, как я себе представляла. Ни разу не ошиблась.

ВЛАСИС

(Смеется просто, по-юношески): Хорошая игра. Как ты ее придумала?

МАРТА

Видишь ли, ноги всегда все выдают.

ВЛАСИС

Женские, прежде всего.

МАРТА

И мужские тоже.

ВЛАСИС

Тогда ты смотришь на них до самого верха…

МАРТА

Что? (После небольшой паузы, торопливо): Конечно, конечно… Но об этом не говорят. (Принужденно смеется.)

ВЛАСИС

(Зажигая сигарету): Ты мне нравишься.

МАРТА

Не гаси спичку.

ВЛАСИС

Извини, я тебе не предложил. Куришь?

МАРТА

Да. (Берет сигарету.) Курю, только потихоньку. Здесь у нас не принято, чтобы женщина курила. Спасибо (Неловко прикуривает.) Не гаси спичку.

ВЛАСИС

Почему?

МАРТА

Хочу посмотреть на твое лицо. (Рассматривает его. Власис смеется.) Ты красивый… Очень красивый. (Спичка гаснет.)

ВЛАСИС

Я знаю.

МАРТА

Особенно когда смеешься.

ВЛАСИС

Знаю.

МАРТА

Ты так просто об этом говоришь.

ВЛАСИС

Да мне все женщины об этом говорят.

МАРТА

Ты гордишься?

ВЛАСИС

Немножко.

МАРТА

Гордость тоже красит мужчину.

ВЛАСИС

Да.

МАРТА

Почему так односложно?

ВЛАСИС

Потому что ты умная, очень умная, и я теряюсь. Настоящему мужчине нравятся глупые женщины.

МАРТА

Да, это так.

ВЛАСИС.

Ты хоть и умная, а мне нравишься. С тобой я сам становлюсь дураком. У вас тут можно найти гостиницу?

МАРТА

Пойдешь ко мне домой.

ВЛАСИС

ТЫ замужем?

МАРТА

Мой муж умер много лет назад.

ВЛАСИС

Мать, отец?

МАРТА

Нет никого. Я одна. Со мной живет только старая няня.

ВЛАСИС

Друг?

МИРТА

Не постоянный.

ВЛАСИС

Ты мне нравишься. Настоящая путешественница.

МАРТА

Да, путешественница.

ВЛАСИС

Мы проведем чудную ночь. Увидишь.

МАРТА

Я знаю.

ВЛАСИС

Что это ты там пишешь зонтиком?

МАРТА

Твое имя.

ВЛАСИС

(Зажигает спичку и читает): Па-рис. Написано: Парис.

МАРТА

Ты красив, как Парис.

ВЛАСИС

Тогда ты Елена. (Стирает ногой написанное.) Не нравится мне это старье.

МАРТА

И мне.

ВЛАСИС

Лучше просто: Марта и Власис. Не надо других имен. Знаешь, я ревнивец. Хоть на одну ночь, но чтобы все было мое.

МАРТА

И я. Пусть, одну ночь. Но все мое.

ВЛАСИС

Вот и молодец. Не люблю я, когда наполовину. Что ты все на землю смотришь? Потому что я то имя стер?

МАРТА

На твои ноги смотрю.

ВЛАСИС

Угадать стараешься?

МАРТА

Уже знаю.

ВЛАСИС

У меня на левой ноге нет мизинца. Угадала?

МАРТА

Нет.

ВЛАСИС

Много лет тому назад был у меня друг. Красивый, как девушка. Все мы, мальчишки, лазали по деревьям, а он – нет. Мы купались в реке. Он не купался. Раздевайся, говорю. Он не раздевается. И тебе не стыдно, говорю, я совсем голый, а ты одетый? Раздевайся, а то утоплю. Тогда он говорит: я стесняюсь, у меня на левой ноге маленького пальца нет. Только и всего-то, дурак? – говорю. – Хватаю топор и отрубаю палец себе. На липочке висел. А друг кричал: не надо, я тебе наврал, у меня все пальцы целы. Тьфу на тебя, говорю. Стеснялся он просто. Тьфу. А я как был, голышом, поковылял к врачу, чтобы он мне отрубленный палец приставил. Пришил. Шрам остался. Увидишь.

МАРТА

Я догадывалась.

ВЛАСИС

Про палец?

МАРТА

Когда ты замахивался топором… Да…

ВЛАСИС

Что я его отрублю?

МАРТА

Что он прирастет.

ВЛАСИС

Прирос.

МАРТА

Что ты приедешь на поезде сегодня вечером. Дай сигаретку. (Прикуривает, глядя на него. Он тоже закуривает, глядя на Марту.)

ВЛАСИС

Ты сейчас выглядишь, как двадцатилетняя.

МАРТА

Я себя такой и ощущаю.

ВЛАСИС

Молодой?

МАРТА

Взрослой. С топором в руках… (Пауза.) Огонек сигареты – как маленький уходящий поезд.

ВЛАСИС

Пошли. Дрожишь.

МАРТА

Сыровато? Правда?

ВЛАСИС

Меня холод не берет. Мне нравится.

МАРТА

Я знаю. Мне тоже.

ВЛАСИС

Чего ж тогда дрожишь?

МАРТА

Потому что мы будем спать вместе.

ВЛАСИС

Ведешь себя, как начинающая…

МАРТА

У женщин всегда, как в первый раз. Идем.

ВЛАСИС

Да – у настоящих женщин. Пошли. (Встают со скамейки. Власис направляется в ту сторону, откуда пришел.)

МАРТА

Не туда. В другую сторону. Хочу показать тебе некоторые достопримечательности, нашего города: знаменитый фонтан, он здесь недалеко. Им очень гордится наш градоначальник, а мы гордимся и градоначальником, и его фонтаном. Огромная мраморная чаша – настоящее озеро. Глубина – целый метр. Однажды в нем ребенок чуть не утонул. Бьет множество водяных струй. Очень старались, чтобы вода била как можно выше. Кажется высота струй семь метров. Об этом градоначальник неизменно упоминает в предвыборных речах. Сюда идем.

ВЛАСИС

Смогу я окунуться разок, смыть дорожную копоть?

МАРТА

Простудишься.

ВЛАСИС

Я же сказал: меня холод не берет. И полотенце в чемодане есть. Правда немного заляпанное. Ну, да ничего.

МАРТА

Я тебя вытру, Власис? А?

ВЛАСИС

Ладно, Марта. А вдруг кто-нибудь мимо пройдет?

МАРТА

В такой час?

ВЛАСИС

Пошли. (Обнимает ее за талию.) Да ты вся дрожишь.

МАРТА

Сыровато…

ВЛАСИС

Сыровато?

МАРТА

Я согреюсь, когда увижу твой отрубленный палец.

ВЛАСИС

  Эх ты, детеныш. А знаешь, сильное волнение мешает наслаждению.

МАРТА

Знаю. Это пройдет. Идем. И будь осторожен. Один ребенок чуть не утонул.

ВЛАСИС

Я не ребенок.

МАРТА

Все мужчины – дети.

ВЛАСИС

(Со смехом): А женщины?

МАРТА

Все мы – дети.

ВЛАСИС

Мы говорили – путешественники…

МАРТА

Да, путешественники… Какая у тебя сильная рука.

ВЛАСИС

Что ты бьешься, как рыба на суше?

МАРТА

Очень сыро… Не держи меня… Тебе надо чемодан нести. Я могу опираться на зонтик.

ВЛАСИС

(Смеется грубым смехом самца, предвкушающего верное наслаждение.) На зонтик! Слышно, вода льется. Это тот фонтан?

МАРТА

Да. Это фонтан.

Медленно уходят. Небо усыпано сверкающими звездами.

ЗАНАВЕС

действие второе >>