Гомер завершает свою «Одиссею» рассказом о том, как Одиссей вернулся на Итаку и вновь обрел дом и домочадцев. Поэт, однако, сообщает нам, что Одиссею предстоит прервать свое пребывание на Итаке ради еще одного странствия, назначенного ему в Аиде Тиресием: должно ему отправиться в земли, населенные мужами, которые не ведают о море, не вкушают соли и не имеют кораблей. Прибыв в такую страну, он принесет жертву Посейдону и возвратится в отчизну, где и умрет, дожив до старости⁽²⁾.
      У других античных писателей мы почерпываем более определенные сведения о конце истории Одиссея. Согласно этим источникам Телегон, сын, рожденный герою Киркой, был послан матерью на поиски отца. Потерпев кораблекрушение у берегов Итаки, он стал опустошать остров, чтобы добыть себе пропитание.Одиссей и Телемах выступили против него; Телегон убил Одиссея, и тело его было перенесено на Эю⁽³⁾. [Кто-то из древних авторов говорит, что Кирка вернула Одиссея к жизни.]
      Эти писатели согласны с Гомером в том, что смерть настигла Одиссея на возлюбленной его Итаке, где после всех своих трудов он наконец поселился и мирно царствовал.
      Но великий итальянский поэт Данте не согласен с этим рассказом. Позавидовав спокойной жизни Одиссея, Данте решил изгнать его из дворца, где тот был счастлив, разлучить с семьей – и послать, гонимого жаждой странствий и открытий, в далекое и опасное плавание, в котором его поджидали кораблекрушение и гибель.
      Английский поэт Теннисон последовал за Данте – с той только разницей, что он ничего не сообщает о смерти героя. Но то последнее странствие, которое описывает Теннисон, не имеет ничего общего с повелением Тиресия: английский поэт недвусмысленно говорит, что Одиссей покидает родину по собственной воле и даже с радостью, ибо его тяготит прозябание на Итаке. В «Одиссее», напротив, очевидно, что мысль о новом плавании до крайности неприятна Одиссею, чьим единственным страстным желанием было жить и умереть на родине.
      Ниже я приведу вкратце соответствующие фрагменты из сочинений Данте и Теннисона, чтобы дать читателю представление об этих новых рассказах о последних днях Одиссея.
      В 26-й песни «Ада» Данте повествует, как, ведомый Вергилием, он встретил Диомеда и Одиссея в восьмой «Bolgia»⁽⁴⁾. Данте тотчас почувствовал сильное желание заговорить с ними, но Вергилий удержал его и предложил сам начать беседу, дабы герои, гордясь своим эллинством, не побрезговали ответить Данте:

      Обращаясь к героям, Вергилий напоминает им строки, которыми он восславил Одиссея в «Энеиде»:

      На этот призыв Одиссей отвечает так:

      Повинуясь воле Одиссея, они вышли из пролива, как вдруг –

      У Теннисона Одиссей пребывает не в Аду. Он живет на Итаке и томится скучной жизнью, запертый на маленьком острове и поневоле погруженный в мелочные заботы. Память о странствиях не дает ему покоя. Он хочет снова пуститься в путь, он хочет странствавать вечно. Его мучает мысль, что его поприще пройдено. «Я выпью жизнь до дна,» – говорит он, – «I will drink life to the lees.» Он рассказывает о том, сколько он повидал в прошлом – города и обычаи людские, государства и правительства – и гордится тем, что

      Но этот богатый опыт не приносит ему удовлетворения. Напротив, этот опыт толкает и побуждает его узнать земли, в которых ему еще не довелось побывать.
      Его огорчает мысль, что остаток жизни пройдет бесполезно –

      Корабль готов и ждет его. Он призывает своих старых товарищей и ободряет их:

«Мы состарились, – признает он, – но и у старости есть еще подобающие ей дело и честь. Смерть кладет конец всему; но мы еще можем совершить нечто, некое благородное деяние, достойное мужей, боровшихся с богами.»

      По поводу этого обращения английский критик – Dr. Bayne⁽¹⁶⁾ – заметил, что старых спутников не было уже на свете, ибо все они погибли в морских странствиях, однако, добавляет он, «мы не упрекнем поэта за то, что он подарил их состарившемуся Одиссею.» Разумеется, мы не станем упрекать поэта. Напротив – мы должны были бы похвалить его. Спутники совершенно необходимы. В одиночестве Одиссей не мог бы отправиться в путь, и было бы как-то неловко, если бы его спутниками оказались молодые моряки, никогда прежде не бывавшие в далеких морях. У него непременно должен был быть хоть кто-то из его старых товарищей – «souls that have toiled, and wrought, and fought with me»⁽¹⁷⁾ – которые отправились бы с ним в величайшее плавание, им задуманное. С другой стороны, Теннисон унаследовал этих спутников от «Божественной Комедии» – «Sol…con quella compagna piccola, dalla qual non fui deserto.»⁽¹⁸⁾
      Теннисон не говорит определенно, куда собирался плыть Одиссей, – он только намекает, что, может быть, на запад: «Может быть, – говорит Одиссей, –

      Таковы, в общих чертах, фрагменты обоих поэтов, [прибавивших еще одно плавание к гомеровским странствиям Одиссея.]
Среди многих изобретений «Божественной Комедии» этот миф об Одиссее занимает одно из первенствующих мест. Нельзя было придумать более славный и более подходящий конец земного пути Одиссея. Это последнее путешествие, которое он предпринимает по собственной воле, на старости лет, не понуждаемый никокой внешней причиною, подтверждает присущую его характеру тягу к приключениям и к их описанию. В «Одиссее» в путь его гонят враждебные боги, его же цель всегда – возвращение [в] /на/ отчизну. Но среди стольких странствий он видит множество городов и множество племен, его любознательность насыщается и в то же время изощряется, им овладевает магия путешествий, поиска все новых и новых стран, – и, достигнув в конце концов родины, он обнаруживает, что /его/ отчизна его не радует, что отчизна ему не довлеет, что отчизна его /отныне/ не здесь, но в тех великих просторах, которыми полна его память. Этот вывод психологически вытекает из «Одиссеи». Агамемнон, если бы не нашел, воротясь, неверную супругу, счастливо провел бы остаток жизни в Аргосе; Ахиллес, если бы Рок не назначил ему смерть под Троей, был бы счастливейшим из людей, живя в почете и внушая всем страх в Фессалии; и Аякс, если бы вновь увидел отчизну, счастливо царствовал бы на Саламине. Менелая мы видим в Спарте на вершине блаженства: он живет в прекрасном, богато убранном дворце:

      Он развлекается, пирует, устраивает свадьбу – и любит свою Елену и любим ею. Но Одиссей не был похож на своих соратников. Итака не могла бы удержать его надолго. Он был первым из тех великих мужей – порода, неизбежно постепенно исчезающая, – которые не довольствуются тем, чтобы сидеть в одном углу, не удостоиваются пройти через весь мир. Таким представляет Одиссея Данте – и таким он был, если существовал в действительности. Данте бестрепетно посылает героя за Геракловы столпы, в бескрайний Атлантический Океан. Но во времена Данте Новый Свет еще не был известен, и вместо того, чтобы открыть Америку, мореход, отправленный в путь поэтом, гибнет в пучине, видя издали таинственную «montagna bruna»⁽²¹⁾, таинственную «nuova terra»⁽²²⁾.
      О самих этих стихах мне почти нечего сказать. Они не выделяются чем-то особенным среди множества стихов Inferno⁽²³⁾. Мы видим здесь привычные достоинства стихосложения и стиля Данте – бодрый ритм, выбор слов, выражающих мысль и ничего более, отсутствие лишних прилагательных. Стих Данте, говорит французский писатель Ривароль, «se tient debout par la seule force du substantif et du verbe.»⁽²⁴⁾ Все эти стихи проникнуты простотой и искренностью – и тем ярче блистает пламя предприимчивости героя. Он не гордится своей старостью и не жалуется на нее. Он говорит просто:

      Не хвастаясь, он повествует о том, как выплыл из пролива. Величавы шесть стихов финала:

      Прекрасны и стихи:

      Второй стих напоминает Гомера:

      Тот же образ у г-на Ахиллеаса Парасхоса – «крылатое весло».
      На словах «folle volo»⁽²⁹⁾ лежит отблеск меланхолии Bolgia⁽³⁰⁾, где лежит Одиссей, ныне бездеятельный, и вспоминает свою прошлую жизнь, полную бурь и растраченную напрасно.
       Английский поэт заслуживает меньших похвал, ибо идею, исходный материал творчества, он нашел готовой. Но он обработал ее как опытный художник. Одиссей Теннисона более симпатичен, чем Одиссей Данте. У Теннисона он больше человек, у Данте – более герой. У Данте Одиссей пускается в путь только потому, что не в силах преодолеть страсть к познанию мира:

      У Теннисона к этому прибавляется чувство «incompris»⁽³²⁾, отвращения, которое вызывает у Одиссея жизнь в безвестности острова и необходимость соседства с людьми, которые во всем ниже его и к нему неблагосклонны:

      В «Божественной Комедии» нет и следа того чувства, которое у Теннисона заставляет Одиссея равнодушно говорить о жене – «matched with an aged wife»⁽³⁴⁾ – и чуть иронично – о сыне. Напротив, в Inferno он едва ли не со стыдом поминает «dolcezza del figlio»⁽³⁵⁾, «pietà del vecchio padre»⁽³⁶⁾ и «debito amore, lo qual dovea Penelope far lieta» ⁽³⁷⁾.
       В стихотворении Теннисона есть прекрасные строки, описывающие местность: мы словно стоим рядом с Одиссеем на берегу, вглядываясь в темное и бормочущее море, различая гавань и паруса корабля:

      Данте, описывая Одиссея в Аду, вынужден был рассказать о его смерти; но Теннисон, приводя монолог Одиссея на Итаке до отправления в путь – и не обязан говорить о его смерти. В этом преимущество английского поэта. Неопределенность стихов –

очаровывает дух, представляя Одиссея, уплывающего все дальше и дальше в великие западные моря с золотыми горизонтами и неизвестными островами.
      Там. где Гомер решил остановиться и поставить точно, другому трудно и опасно пытаться продолжить фразу. Но великие [художники] мастера одерживают победу именно там, где дело трудно и опасно. Я надеюсь, что на основании приведенных мною фрагментов, – сколь бы я ни обезобразил их своим переводом и пересказом, – я смог убедить читателя, что фантазия Данте создала образ, достойный «sovrano poeta»⁽⁴⁰⁾.