В творческой биографии современного греческого поэта Георгиса Павлопулоса (р. 1924 г.) есть черты, роднящие его с Кавафисом. Главная из них вот какая: Павлопулос, как и Кавафис, «немногословный» поэт. За 80 лет он написал около 200 стихотворений, напечатал – и того меньше. Первая публикация стихов Павлопулоса – в 1943 г., в журнале «Одиссей», который Павлопулос издавал с друзьями. Первый сборник «Подвал» вышел в 1971 г. в издательстве «Эрмис» («Гермес»), когда Павлопулосу было уже далеко за сорок, по инициативе Георгоса Сефериса, тогда уже – лауреата Нобелевской премии по литературе. В 2004 г. вышел седьмой сборник его стихов под названием «Куда улетели птицы?» Между этми публикациями – целая жизнь: к Павлопулосу с полным правом можно отнести слова, сказанные Сеферисом о Кавафисе: он перелил по капле свою жизнь в эти полторы сотни стихотворений… Как и Кавафис, Павлопулос связан с одним городом – только не с блестящей Александрией, гордящейся тысячелетней историей, а с крошечным провинциальным Пиргосом в пелопоннесской области Элея (самая знаменитая ее часть – древняя Олимпия, давшая начало Олимпийским Играм; современная – прекрасная – экспозиция археологического музея в Олимпии, содержащая шедевры Фидия, создавалась на глазах у Павлопулоса. Выдающийся археолог и реставратор Стелиос Триандис, друг Павлопулоса, кропотливо воссоздавал статуи из обломков; по словам поэта, Триандис умел слышать голос мрамора и потому был безошибочен в своих решениях; отголоски этой работы есть в стихах Павлопулоса). Там, в Пиргосе, Павлопулос родился, туда же вернулся после учебы на юридическом факультете Афинского университета. Диплома, впрочем, он не получил и работал на самых «непоэтических» работах (как и Кавафис) – бухгалтером или делопроизводителем… В Пиргосе он живет, выбираясь из него разве что летом, в крошечный домик на море, где рисует свои картины – Павлопулос не только поэт, но и довольно известный в Греции художник. Павлопулос похож на Кавафиса еще и тем, что избирает самые «экономичные» средства для построения своего поэтического мира. Никакой риторики, только самое необходимое, – он работает подобно скульптору, отсекающему «все лишнее» от скульптуры, уже сокрытой в глыбе мрамора… И все-таки Павлопулос не похож ни на кого. Он пишет о Памяти и о Красоте, о страшном опыте войны (его поколение пережило оккупацию Греции гитлеровскими войсками) – и о любви, снова и снова о любви. Его стихи целомудренны и эротичны – сочетание, не часто встречающееся в современной поэзии. Стихи Павлопулоса переводились на английский, испанский, немецкий и французский языки. В 1983 г. в антологию греческой поэзии «Геракл и мы» (изд-во «Радуга») вошли 4 небольших стихотворения Павлопулоса из двух его первых сборников в переводе Юнны Мориц. В 1999 г. на Кипре проходила конференция, посвященная 200-летию со дня рождения основоположника современной греческой литературы, «греческого Пушкина» – Дионисиоса Соломоса (1798 – 1857). Организаторы конференции пригласили на нее пять крупнейших ныне пишущих греческих поэтов, и вместо одного из заседаний было устроено чтение стихов. Там я впервые познакомилась с Г. Павлопулосом, и он подарил мне вышедшую незадолго до того вторым изданием книгу «Отмычки» (1994), стихи из которой он тогда читал. С тех пор я мечтала их перевести. Теперь эта мечта начала осуществляться.

Ирина Ковалева

_____________________________________
© G. Paulopoulos, 1994, 2004.
© И. Ковалева. Перевод. 2005
Переводчик выражает благодарность Михалису Пиерису за помощь в подготовке данного материала.

Из книги «Отмычки» (1994)

Театр сна

вдруг в черном платье
босиком как тогда
вошла в темный мой сон
ну иди сказала

мы спустились по лестнице ощупью
снова сели на ступеньки я ее обнял
и сказал куда ты пойдешь
она сказала все равно
я ее хотел
и сказал ей я хочу тебя
она сказала Война ведь
не делай этого любимый
может однажды встретимся снова
взъерошила мне волосы
сказала ты еще маленький
найдешь себе других а меня забудешь
даже не вспомнишь что забыл меня

остальные там наверху еще танцевали
кто-то наклонился со свечой над лестницей
крикнул сверху
есть там кто на лестнице
мы не ответили
и было ее дыханье в моем дыхании
как тогда

но теперь мы знали что это игра безнадежная
игра в любовь
в прошлую нашу жизнь
в темном моем сне
мы как два неумелых актера
трепещущие перед режиссером


Проба

Наверху накрывали на стол для свадьбы
а мы с сестренкой невесты
спустились в погреб за сыром.
Я открыл бочку и окунул палец
в пахучую мякоть.
Он был весь в рассоле
Она взяла меня за руку и сунула его себе в рот
чтобы попробовать первой.


Шкатулка

Толика мрака ее волос и цветок жасмина.
Письмо сочиненное мною от имени некого Владимира которое я заставил написать
       по-русски Валю Нелавицкую чтобы ее позлить.
Стеклянная улитка из Шотландии и монета царя Деметрия Полиоркета подарки Питера
       из его поездок.
Камешек со стихом: Et jamais je ne pleure et jamais je ne ris [2].
Калейдоскоп что я хотел в детстве а нашел в той китайской лавочке рядом
       с Орландо.
Лист плюща с его могилы на кладбище Овер-сюр-Уаз
       точно его отрезанное ухо.
Одна сережка Элени.
Серый галстук что мне подарил тот самый Стоппакий Папенгнус душит меня
       как петля если надену.
Обрывок пачки сигарет с телефоном Пелии по которому я никогда
       не позвоню.
Вот что лежит во флорентийской шкатулке.
И еще – четки Поэта: девяносто девять бусин, пять кораллов и голубая
       кисточка.
       Тридцать три для мира
       тридцать три для неба
       тридцать три для ада
       кораллов пять по числу чувств.
       И голубая кисточка бесконечные волны стихов.


Прах

Мице

Ветер шумел
вздымая их прах
до самого неба
она боялась боялась
эй трусиха кричал он ей

Перестань дурачок говорила ему
уже мы не на земле
у нас нет больше кожи
нет волос
даже глаз и то нет

Мы стали прахом говорил ей
но ведь ты меня видишь и я тебя тоже
и любовь все еще длится
она не может стать прахом
и любовь все еще длится

Я твой прах говорила ему
а ты мой
но куда мы подымаемся куда
ветер все шумит и ты пропадаешь из виду
эй трусиха кричал он ей

Перестань дурачок говорила ему


Разбитое зеркало

С тех пор прошли годы. Он все еще сидел в одиночестве
       дома
Глядя на стену, туда, где висела картина.
Как будто корабль – он не мог припомнить не мог
       различить
что там на ней нарисовано. В комнате было темно и нет
       никакой картины сказал он.
Ту, что ты видишь, должно быть, годами ты создаешь
       в уме
в неизменном сумраке где зарождаются сны.

Он спокойно поднялся и включил свет. Тогда он увидел
       что на стене
висит разбитое зеркало его юности.
Из застывшего золотого огня выходила женщина
нагая вплоть до мрака ее и он опускал глаза
боясь обнаружить свое желание. Но она почуяла и расхохоталась
       бесстыдно
ища любого повода коснуться его и раздразнить еще больше.
Покуда он не осердился и запустив пальцы ей в волосы
не вытащил шпильки – и пряди рассыпались по плечам.

Теперь она дрожала всем телом и от ее испуганного взгляда
быстро отчалила и пропала крошечная яхта
с намалеванным на борту названием лавки
где они сходились когда-то с такой любовью. С такой
       любовью.
И это была та картина что он пытался припомнить. И вдруг
       он узнал ее.
И сказал «почему». И она горько шепнула «сам знаешь,
       что спрашиваешь».
И в последний раз указала ему
на разбитое зеркало его юности.


Статуя и мастер

Исмини и Стелиосу Триандису

Когда музей закрывался
поздно ночью Деидамия [3]
спускалась с фронтона.
Уставшая за день от туристов
она принимала горячую ванну а потом
долго-долго расчесывала перед зеркалом
свои золотые волосы.
Красота ее навсегда
застыла во времени.

Тогда она снова видела как он
подкарауливает ее где-нибудь в темном углу.
Он подкрадывался бесшумно
хватал ее за талию и за грудь
и прижимая живот
одной ногой
упирался сильной пятою
в ее великолепное бедро.

Ее нисколько не удивляло
что он вновь и вновь на нее набрасывался.
Она даже ждала этого она привыкла.
Сопротивляясь для вида отталкивая
локтем его сладострастную голову
и целиком растворяясь
в его хищном теле
она чувствовала что потихоньку
он превращается в кентавра.

Теперь его конское копыто
причиняло ей боль
сладкую пробирающую до костей
и предаваясь ему
между своим страхом и его похотью воображала
что он все еще ее ваяет.


Эрос

К Мраку

Мне приснилось что я дровосек устал и выхожу
       из лесу
одинокое дерево на свету рубишь его как придет черед
       а назавтра о нем забываешь
там где я лег у него в корнях уснул и мне приснилось
       что мой топор
превратился в змею обвил ствол скользнул
       в крону
и дерево расцвело цветы укрыли меня а тень была
       свежа
как женщина что обняла меня и вернула в мою
       первую жизнь
лица я не видел только цветок жасмина в темных
       ее волосах вдыхал
среди поцелуев и слез и входя в ночь теперь
       во сне
дерево было корабль и топор был мачта а к нему
       привязанные змеей вместо веревки
я и женщина ветер сек нагие наши тела
покуда нос громадного корабля
медленно поворачивал к великому мраку.


Из книги «Куда улетели птицы?» (2004)

Среди ночи

Далеко за полночь
женский голос
шепнул мне: «Приходи.»
Я спросил: «А кто ты?»
«Приходи,» – повторила она
и положила трубку.

«Опять ошиблись,» – подумал я
и склонился над своей тетрадью.

Я приду

Он остановился за домом
у изгороди
и увидел сохнущее белье
велосипед, мотыгу
резиновый шланг
и опрокинутую бочку на газоне.

Потом он вошел в сад.
Заглянул в окно кухни
и увидел мужа своей жены
играющего с детьми.
А она стряпала, улыбаясь им.

Они забыли меня, ну и ладно, сказал он.
Я приду посмотреть на них снова и снова
я хочу видеть их часто.
Не могу привыкнуть
к темноте там внизу.


Фотография

Юная женщина
смотрит на фотографию
на которой ему девятнадцать.
«Какой красавчик, – говорит, –
а глаза грустные…
Кто это?»

Он хочет ее так сильно
так неотступно
он – старик теперь –
говорит неопределенно
«Это один мой друг, он умер,» –
и отводит взгляд.


Жалоба

Каждый раз когда я пытаюсь заговорить
с моим умершим другом
вспоминаю
жалобу души Ахиллеса:
«Как ты проникнул в пределы Аида, где мертвые только
Тени отшедших, лишенные чувства, безжизненно веют?» [4]


Парис

Сердцем моим никогда подобная страсть не владела.
«Илиада», III, 442.

Они уснули нагими
и она лежала в его объятьях.

Так он никогда не желал ее прежде.
Теперь только, когда его тронула Смерть.

На полу ее прозрачные ризы
и рядом его пробитый щит.

От кораблей ахеян вздымается ныне
мрачный гул который разрушит Трою.

В дымном сумраке спальни
задумчиво смотрит на них старая Афродита.


Елена

Злую нам участь назначил Кронион, что даже по смерти
Мы оставаться должны на бесславные песни потомкам.
«Илиада», VI, 357 – 358. [5]

Сегодня она снова нагая в его объятьях
но мысли ее устремились к иному ложу.

Впервые страсть его была ей нежеланна
впервые ласки и ночь ее страшили.

На полу ее разорванные ризы
и его пробитый щит этот вечный позор.

Но кто ее телу участь назначил, кто виноват,
что завтра ее красота разрушит Трою?

Какой бог судил им крепко любить друг друга
из-за любви стать поэмой о Смерти?

___________________________________
Справка об авторе

Георгис Павлопулос ( Giorgis Paulopoulos)
[р. 1924]
Греческий поэт, художник.
Автор поэтических книг Подвал [To Kategi, 1971], Мешок [To Sak…, 1980], Отмычки [Ta Antikle…dia, 1988, 2е изд. 1994], Тридцать три хайку [Triantatr…a CaikoU, 1990], Цыганке [TAj GUftissaj, 1996], Немного песка [L…goj /Ammoj, 1997, 2е изд. 2000], Куда улетели птицы? [ Pou e…nai ta Pouli?; 2004] и тома избранного Стихи 1943 - 1997 [ Poi»mata 1943 – 1997, 2001].