|
|
| Переписка:
Хамид Исмайлов отвечает на вопросы Шамшада Абдуллаева
|
ВОПРОСЫ:
Дорогой
Хамид,
Я бы хотел задать тебе несколько вопросов, касающихся
нашего любимого дела. Должен признаться, я впервые
выступаю в роли интервьюера – поэтому прости,
пожалуйста, за отдельные нелепые пассажи, возможные
с моей стороны в нашей беседе.
Твой Шамшад
1. Кого из современных писателей ты мог бы выделить,
чье творчество внушало бы тебе чувство бесспорности
непредставимого?
2. Думаешь ли ты о читателе, кто он для тебя:
элиотовский hypocrite lecteur или некая конкретная
персона, ради которой ты творишь?
3. На твой взгляд, как долго еще продлится в культуре
давление западноцентристских приоритетов?
4. Какой из способов реабилитации среднеазиатского
ландшафта ты предпочитаешь: "глубокую сентиментальность"
(слова Томаса Бернхарда о произведениях Павезе),
то есть новые неореалистические грезы, поиск иррационального
в обычной обычности каждодневного мира, или полный
отказ от происходящего, герметизм, решимость к
неведению, трезвую и точную замкнутость, дающую
автору доступ к высшему беззаконию?
5. В чем причина конформистской примитивности
и провинциальности сегодняшней узбекской литературы
в ее тюркофонной и русскоязычной версиях: анемичен
и неясен дух внешней реальности? Нет разнообразия
и мистики высказываний? Нет нормальной литературной
индустрии? И т.д.
6. Всегда ли ты воспринимаешь действительность
как один сплошной текст или ты испытываешь подобное
состояние лишь время от времени?
7. Каковы твои прогнозы (вплоть до визионерских
догадок) относительно поэзии будущего?
Пока все. С нетерпением жду твоего письма.
|
ОТВЕТЫ:
P.S.
Вопросы к этой беседе прислал по почте Шамшад Абдуллаев,
чем ужасно смутил меня. Поскольку как и всё, что
выходит изпод его пера – уже литература, то и вопросы,
как вы заметите, самодостаточны. Здесь на Западе
для этого есть уже и термин: inquisitive poetry,
что достаточно нелепо переводится на русский инквизитивной
поэзией. Я передал ему, что мне бы интересней было
почитать его развёрнутые мысли на этот счёт, а потому
не то чтобы стал отвечать на вопросы Шамшада, а
анонимизировав их, набросал какие-то отрывочные
фрагменты по поводу. Сам же, как говорят англичане,
смотрю вперёд с надеждой на его ответы...
Маленькое предисловие
Начинать всегда ужасно трудно. Потому мусульманство
так преданно придерживается формулы "Во имя
Аллаха, Милостивого, Милосердного" в начале
всякого действия или речи. И затем, после ряда ритуальных
восхвалений, мусульманский автор восклицает: "...но
затем..."
Так вот, но затем: ещё трудней продолжать. И вот
почему. Однажды Насреддина Афанди спросили: в чём
смысл литературы? Он задумался и тогда один из спрашивающих
в нетерпении сам сказал: "Не считаете ли вы
что литература – самопотворство за чужой счёт?"
– "Вы правы", – ответил Насреддин. Тут
другой из собеседников запротестовал: "Нет,
это религия для небогоизбранных народов". –
Афанди задумался и сказал: "Да, и вы правы".
Тут уже запротестовала жена Насреддина: "Такого
быть не может. Если один из них прав, то другой
уж точно должен быть неправым", – на что Насреддин
поспешил согласиться: "Смотри-ка, и ты права,
жена!"
А по нам – более того – прав и сам Насреддин, и
потому, обходя вопросы, я избрал несколько перспектив,
на выбор, сам не зная, какой из них всего ближе
ко мне.
Кого из современных писателей ты мог бы выделить,
чьё творчество внушало бы тебе чувство бесспорности
непредставимого?
1.1 Я сам, естественно, принадлежу к той школе мысли,
которая считает что писательское творчество должно,
призвано, обречено внушать чувство бесспорности
непредставимого. При всей симпатичности этой школы
мысли, если отвечать по типу: "стимул-реакция",
то проще всего подумать: никого, и не потому, что
как было принято всегда, и особенно модно сейчас,
кокетливо или капризно подразумевать при этом свой
писательский опыт – отнюдь и менее всего. Мозги
просто достигли возраста своей менопаузы. Как у
платоновского "дурака жизни" старика Суфьяна
из суфийского "Джана", они уже видели
всё и даже "deja vu" не тешит их рифменным
отзвуком ностальгии. Это как раньше юные зэки выкалывали
на своих ступнях: "Они устали ходить"
и показывали ненароком их нам, ещё более юным...
1.2 И в то же время ведь проглатывается всё: от
Могутина и до Мадалиева, а кроме того ещё и остальное
представимое в Сети. Интернет, как мыслящий океан
Лема, покончил с избранностью, при которой нас как
читателей достигала лишь отобранная доля литературы,
и поскольку, как помнится, сам процесс "отбора"
в сборную СССР по литературе был неимоверно скрупулёзен,
а потому и избранничество естественно гарантировалось
пожизненно. Не отсюда ли то немедленное предожидание
элитарности литературы, в которой "поэт в России
больше чем поэт"? В индивидуалистском обществе,
где каждый сам себе и поэт, и мыслитель, и общественный
деятель, и читатель, и потребитель, – идеологические
конвенции не работают, зато вовсю эксплуатируются
эмоциональные рудименты наподобие моды. Но не мне
всё это объяснять через плохо скрываемое раздражение.
Те, кто бесспорны тут, те тоже представимы почему...
1.3 Что и впрямь порождает во мне чувство бесспорности
непредставимого в тихие и тёмные часы укачивания
своего сына, когда я мурлычу себе под нос Навои
ли, Фузули или Хафиза, а то и сотню других поэтов
тех эпох – это их газели... И я понимаю почему.
В молодости я лежал в больнице, соседствуя с одним
ташкентским алкоголиком, который апологировал иностранную
литературу таким образом: "А что читать советских
– всё пашаница да пашаница!..." Так и с современностью.
Хотя иной раз по вечеру вдруг разберёт такая тоска
по всем этим путёвым и непутёвым "поземельникам"
по всем концам одинокой планеты, ведь все умрём...
А сын мой, засыпая, обязательно спросит впрок, кто
научил меня этой песне...
1.4 Зачастую мне нравится всё, что я читаю: я пытаюсь
объяснить это своей внушаемостью, ещё чем, но потом,
когда спустя некоторое время возвращаюсь к тому,
что меня неделей раньше восхищало как пионера, не
могу прожевать и строки как с тяжкого похмелья.
С возрастом всё трудней и трудней выхватить с полки
что-нибудь для "чистого" чтения на 5-10
минут – не к книге будет сказано – в туалет. Мостик
к читателю...
Думаешь ли ты о читателе, кто он для тебя: элиотовский
hypocrite lecteur или некая конкретная персона,
ради которой ты творишь?
2.1 Если и впрямь кто-то смутно маячит ли мерцает
по ту сторону этой ручки и льющихся из неё на бумагу
чернил или тускло отсвечивает по ту сторону экрана
(не отражение ли часом) – то наверняка это некий
другой писатель. Хотя как и всякий рождённый "советским",
я разумеется был взращён на блажи и роскоши не думать
о читателе, подсознательно подменяя его целокупным
народом. А в народе всегда найдётся некто и для
кого угодно. Если я скажу к примеру "Людмила
Щипахина" (или Лариса? – уже не помню сам),
то боюсь мало кто, особенно сейчас, аукнется на
это имя. А между тем мой закадычный друг детства
Файзулла давным-давно дембельнулся из армии в наш
пыльный среднеазиатский полустанок с альбомом стихов
и фоток, и начинался этот альбом с трёх кривых и
разноцветных строк, чтото: "...как жемчуга
на тонкой нити / коплю значительность событий /
чтоб в зёрнах слова уберечь..." Через неделю
можно было переименовывать кишлак в Щипахино. Уж
и вправду, не выйдешь же в поле: дескать, давай
померяемся читателями...
2.4 Но продолжу мысль о читателе, который писатель.
Разве не правда, что она естественна для литературной
ситуации в которой автор или субъект высказывания
всё более становится героем или объектом произведения.
Не в традиционном смысле, скажем исповеди Блаженного
Августина или плача Нарекаци, или же опытов Монтеня,
Руссо, Стерна и т.п., а в смысле дальнейшей метафоризации
ситуации: это как СПИД есть болезнь второго порядка
– болезнь того, что защищает от болезней. Писатель
теперь пишет не из авторской, а читательской позиции
о волении к письму, об авторской интенции – процесс
идущий уже довольно давно в современной литературе,
но недостаточно артикулированный. Et ego in Arcadia,
отсюда и ощущение своим читателем другого писателя.
2.2 Западная перспектива иная. Мне говорил порой
Орхан Памук (весь расчёт на писателя!), что его
читатели – кухарки и домохозяйки. Разумеется в этом
огромная доля левацкой бравады, которая в контексте
Турции равна экс-советскому диссидентству, но в
этом же изрядная доля нашего первого вопроса. Иной
раз пересекая Covent Garden, как молекула в глазу
у Броуна, я думаю: чем задокументировано моё ощущение
избранничества кроме как самим ощущением: ни по
воде, ни по воздуху, ни по огню босиком ходить не
научился, ангелов не видел, гласа Божьего ушами
не слышал, вот и остаётся разве что биологическая
тропка ДНК, как перфолента, разбегающаяся назад
и вперёд, посреди которой стою рассеяно, растеряно,
рассыпано и гляжу на других таких же...
На твой взгляд, как долго ещё продлится в культуре
давление западноцентристских приоритетов?
3.1 ...с немедленной реакцией: до третьей мировой
войны!
3.2 Западу неинтересна чужая литература. Припомнилось,
что у маршала есть свои дети, чтобы печься о генеральских,
тем более заговорить слово за капральского. Друзья
из Узбекистана, а впрочем и из Москвы, передают
при случае мне свои труды: мол, пристрой... А то
и более: открой им глаза на настоящую литературу!
А ещё напоминают ташкентско-московскую приговорку:
"Отнеси при этом дыню!" – "Пробовал,
не помогает". – "Отнеси вторую!"
Мысль о том, что за тобой должны стоять сотни миллионов,
если не миллиард как в случае с китайцами и индусами,
чтобы тебе дали единственную квоту на нацпредставительство
в суперлиге мировой литературы уже высказана, но
не доказано то, что речь-то идёт не о литературе
как таковой, а о деньгах с нею связанных. И та самая
суперлига – разумеется не показатель "бесспорности
непредставимого" – это такая же индустрия как
и поп-культура с годовым оборотом в десятки миллиардов
долларов, или спорт с соизмеримыми деньгами. И если
элитарность литературы как вида деятельности питалась
испокон веков, как говорят нам книги и наблюдения,
институтом меценатства – придворного ли припартийного,
то теперь на глобальном базаре она охлократична
и движима не бесспорностью непредставимого, но потребительской
узнаваемостью, лейблом, брандом. Осаженнная литература
– бедная – прячется разве что в новую анонимность...
Какой из способов реабилитации среднеазиатского
ландшафта ты предпочитаешь: "глубокую сентиментальность"
(слова Томаса Бернхарда о произведениях Павезе),
то есть новые неореалистические грёзы, поиск иррационального
в обычной обычности каждодневного мира, или полный
отказ от происходящего, герметизм, решимость к неведению,
трезвую и точную замкнутость, дающую автору доступ
к высшему беззаконию?
4.2 О "среднеазиатском бранде" через "ферганскую"
и "ташкентские" школы... Год или два назад
я читал интервью бывшего зятя Президента Каримова,
возглавлявшего тогда узбекскую "Пепси-колу"
(имеется в виду экс-зять). Он говорил о том, что
в Узбекистане шесть из десяти человек пьют для прохлаждения
"Пепси-колу", но в скором времени они
добьются, мол, того что 10 из 10 будут ею прохлаждаться.
Не знаю, добился ли он своего, или кто опомнился,
но сама интенция была такой, что не прохлада, а
мороз по коже как у Есенина: "Пей, сука, пей!..."
При таком деле "Пепси" ли "Кока-коли"зации,
Макдональдизации, Голливудизации, Хейлизации, Кингизации
мира очень трудно реабилитировать ландшафт не только
в литературном смысле, но и в натуре (да ты!).
4.3 Две вещи из больших, нежели импрессионистских
казались всегда образцовыми в своей "среднеазиатскости"
для моего воспалённого восприятия: "Джан"
Платонова и "Посторонний" Камю. Я искал
этот пыльный, выжженный, ненужный воздух во всей
известной мне живописи и не мог найти. И потом я
понял, в чём дело. Этот ландшафт с иллюзиями оазисов
не для и не об обладании, он – вне, по ту сторону.
Почему столько суфийских орденов рождалось в этой
галлюциногенной пустыне, отражёной разве что в тех
самых бесцельных песнях, в которых слова не имеют
отношения к музыке, а та забывает самоё себя...
Даже самые советские из просоветских поэтов этой
земли в конце концов не могли преодолеть той силы
безличия, разлитой по мозгам, в которой: "...и
солнце, полыхая сгорит до головёшек..." (Хамид
Алимджан).
4.4 Этот ландшафт настолько юнговск, что при внутренней
честности преодолеть его невозможно. Ни риторика,
ни сюрреалистические увлечения, ни автописьмо, ни
заведомое остранение не выведут за его границы.
В юности я пытался кокетничать с этим пейзажем:
"...выросли травы до неба / звёздами стали
/ не преодолели / пределов печали..." (мешанина
как мне казалось модных тогда Элюара и Лорки) и
по мере литературной осведомлённости я нашёл у Навои:
"...стрелы вздохов моих пущенных в небо пали
на голову мне, не одолев моей скорби..." Если
б нашёлся спорщик или на худой конец червячок сомнения
внутри меня самого, я бы взялся доказать этот тезис
на творчестве и Рустама Хамдамова, и Шавката Абдусаламова,
и Шамшада Абдуллаева, и Белги...
4.1 Лорку на узбекский переводили одновременно два
человека: покойный Шавкат Рахмон и я. Оба мы связаны
с Ферганской долиной и в частности с её Ошской частью.
В прошлом году я впервые оказался в Андалусии и
поразился клонированному сходству пейзажей. Но ведь
Лорка почти не изображает напрямую ландшафт. Откуда
же это совпадение, если оно не созвучно самым последним
строчкам Шавката: "...воздуха мне не хватает..."
Перед смертью Шавкат приснился мне и прочёл стих,
кончавшийся узбекскими словами: "...вместо
дувала / тебя ждёт пыль обнимая сухостой..."
Именно так: то ли пыль, обнимающая сухостой, то
ли сухостой обнимающий пыль... Я опубликовал это
стихотворение, но кому оно принадлежит вне экономической
категории авторского права? Шавкату, мне, грезе,
сентиментальности, иррационализму, герметике ландшафта,
эфемеридам мира, высшему закону, безответности?...
В чём причина конформистской примитивности и
провинциальности сегодняшней узбекской литературы
в её тюркофонной и русскоязычной версии: анемичен
и неясен дух внешней реальности? Нет разнообразия
и мистики высказываний? Нет нормальной литературной
индустрии?
5.5 Зачем эта боль в вопросе? В отличие от отступающей
роты, скорость которой мерится скоростью последнего
солдата, или даже наперекор умме, скорость развития
которой равна скорости мозгов среднего правоверного,
в литературе разве не в первых мера? Хотя, разумеется,
можно спорить, отражается ли и если да, то насколько,
число, степень ангажированности или впряжённости,
стойловости, в конце концов КПД литераторов, обладающих
одной лошадиной силой писательства на уровень тех
самых скачущих умом или интуицией впереди...
5.3 Но другая мера этого вопроса в том самом ландшафте,
мучившем нас предыдущим вопросом. Отсюда никуда
не убежишь. Физически. Наступит ли Александр, настанет
ли Ибн-Кутейба, вметётся ли Чингиз, взродится ли
Тимур, вколонится ли Кауфман – надо жить и переживать,
поверх того, что и выживать среди ландшафта. Архетипу
этому уже в наше время поставлен памятник на центральной
площади Ташкента, там где стоял Ленин с метровыми
бронзовыми ресницами: глобус с одним Узбекистаном
на нём. Другой земли, а стало быть другой возможности,
иного измерения нет и быть не может. Модус этой
жизни, этого способа мышления географичен сквозь
всю накопленную историю. Survivalism или чтобы не
употреблять иной графики – выживализм, который можно
лишь спрягать: конформизм, ангажизм, тоталитаризм...
и т.д. и т.п.
5.4 И всё-таки если выбирать эпоху и окружение,
я б себе назначил средневековый классический мусульманский
ареал. И не потому что смутные гены просят того,
но и по трезво разрезающему стекло уму. Коран возглашает:
"И поэты – это заблудшие, что следуют за ними
(оглашенными лжецами). Не видел ли ты, как они рассеяно
блуждают по каждой долине, и как они говорят то,
чего не делают. Кроме тех, кто веруют и творят добрые
дела и много помнят Аллаха..." Словесная и
вневещная суть ислама взнесла поэзию из затхлых
долин на разреженные высоты, где она ни прежде,
ни в последующем не бывала, да и вряд ли уже будет;
где персы, тюрки, урду, малайцы, пуштуны в ревности
своих небогоизбранных несемитских языков пытались
разговорить единого Бога, и не услышав ответа, вернулись
эхом собственной дерзости в "тот воздух, в
котором скитаемся мы..."
Всегда ли ты воспринимаешь действительность как
один сплошной текст или ты испытываешь подобное
состояние лишь время от времени?
6.1 ...как повод к тексту.
6.2 В этом мера моего недоверия, недокрепости моей
веры. В Бухаре, в Хиве, в самаркандской Шахи-Зинде
можно ощутить тотальность текстового мира: от фасадов
сплошь покрытых буквами и до симметрии строений
с рифмами арок и ритмом минаретов. Не в обиду другим
религиям, которые нажимают на другие свойства души,
ислам – словесен, литературен, оба его основоположения
– Коран как мать книг и сунна – сборник преданий
о жизни Пророка САВ – эталон belle lettre. Всё остальное
в исламе – факультатив, приложения, но и это остальное
– текстуально. Давным-давно ещё Ибн-Сина в своей
"Философии Восточных" указывал, что молитва,
начинающаяся с "икамы" – положения стоя,
означает собой арабскую букву "алиф",
затем молящийся исполняет "рукуъ" – полупоклон,
когда принимает позу буквы "дал", и наконец
заканчивает в позе ничком – "саждой",
которая есть ничто иное как отображение буквы "мим".
Сложение этих трёх последовательных букв даёт слово
"Адам" – имя отца человечества, научившего
нас молитве. И есть другое допущение молитвы из
положения сидя, которое даёт слово "адам"
или "ничто". Таковы два конца текстуального
разброса.
6.3 Но ведь и философия последнего, двадцатого века
повернула от вещизма немецких онтологистов к слову
французских структуралистов, пост-структуралистов,
деконструктивистов и пост-деконструктивистов к тотальной
текстуализации реальности...
6.4 ...
6.5 ...
6.6 ...
Каковы твои прогнозы (вплоть до визионерских
догадок) относительно поэзии будущего?
7.72 ...как зверей, лишённых естественного хабитата,
держат в экспериментальных зоошках, так и поредевшим
поэтам наверняка будет дозволено представлять истреблённый
и исчезший с лица информационно-организованной земли
вид. Но поэзия может сыграть и сыграет злую шутку
с линеарным мышлением. Когда то утомится в своём
параллельном преследовании бесконечного мира, или
когда сила науки будет достаточной, чтобы смириться
со своим окончательным бессилием, она сама, эта
наука, что "не страшась усталости, карабкалась
по каменистым тропам", будет обречена вернуться
в лоно пооэзии, в лоно нелинеарного восприятия мира,
к струнам интуитивной метафоры, уже звучащим в рифму
по двум концам вселенной...
7.73 есть люди, по природе обращённые лицом в прошлое.
Предстоящее – как бы вне их зрения. Но догадкой
можно ощутить, что ближайший ресурс – это компютер,
интернет. Как в своё время, когда устная звуковая
поэзия перекочевала на бумагу и стала вовсю формализоваться,
так и теперь можно представить себе интернетовские
игры, связанные прежде всего с созданием многомерности,
многослойности стихотворения, привнесением наряду
с текстом полного прейскуранта его контекстуальности
– окликов, ауканий, как говорил Бахтин. Можно вообразить
себе некую сюрреалистическую окраску стиха цветом,
звуком, изображением, но это не уйдёт дальше искусства
уже существующего клипа. Интереснее может оказаться
оживление слова, отражение его органического роста,
плавной эволюции, нащупывание его валентных и ковалентных
связей, своего рода динамизация поэзии, что может
намного плотней и релевантней отразить сам процесс
поэтического переживания, если есть такое. Но общая
направляющая как и всегда – в сторону освоения текстом
внетекстовых зияний. С исчезновением традиционных
эмотивных обществ, с опутыванием мира паутиной информации
любопытно будет посмотреть как поэзия станет поэтизировать
чистую информацию, работая на последнем ресурсе
– изначальной мутности, расфокусированности слова.
Это должно быть высшим пилотажем, астронавтикой
поэзии. Проще написать, чем перечислять, но ведь
отнесутся как к пришельцу...
7.74 ...
7.3 Что брать в догадку очевидное – поверхностные
флуктуации "первертивных", "текстуальных",
"анальных", "концептуальных",
"вненормативных" и прочих школ, кочующих
из страны в страну по мере знакомства и освоения?
Я был поражён другим: ведущий специалист в мире
по компютерной поэтике ЖанПьер Бальп, с которым
мы переводили на французский средневековые узбекские
газели, признался, что его программа, моделирующая
литературу от хокку и до Умберто Эко, не способна
взять в рассудок газель, поскольку написание новой
программы на семь двустрочий в силу их внутренних
взаимозависимостей, заняло бы годы. Из строчки Лютфи
(14 век), которая по-узбекски звучит так:
Гар ватан Лутфий кузинда килмадинг йукдур ажаб
Эв купормоклик эрур душвор Жайхун устина
и приблизительно значит:
Если ты не нашла прибежища в глазах Лютфи, не мудрено,
Трудно поставить дом на Джейхуне (АмуДарье)
один из поклонников поэта вывел 39 различных смыслов
и был очень горд, пока не приехал в гости мулла
из Казани и не прибавил к этим смыслам ещё 48 новых...
Это только о смысловом ряде среднесписочной строки,
без остальных стиховых причиндалов... Может быть
и впрямь в этом котле средневековой поэзии, как
в некоем ускорителе были испытаны все ресурсы поэтического
слова, а мы тешимся пыльными частичками, принимая
их за луч из шёлочки, открытой нам по ту сторону...
7.2 Вчера я был на Лондонской книжной ярмарке. Зрелище,
признаться, депрессивное. Вспомнишь демонического
Сократа: "Столько книг, мне не нужных...",
огорчишься при этом, что даже не перелистать за
жизнь, а тем более за остаток даже того, что хотелось
бы, подумаешь в запоздалый ответ, что ещё большему
числу людей, чем эти книги, не нужен ты... А всё
пишешь и пишешь пункт за пунктом... В чём мы соревнуемся
теперь? Числом читателей, тиражом изданий, количеством
ссылок в интернете, частотой мата в тексте, завоёваными
премиями, литературным заработком, критиками, пиаром,
сложностью синтаксиса, ясностью мысли, боговдохновением,
темой, формой – что в тексте и вне его осталось
загадочным и не изнасилованным? Бесспорность непредставимого,
незапамятного, невообразимого, невиданного, неявленного,
неслыханного, неощутимого, неосязаемого, неуловимого,
несказанного... Впрочем что путного кроме перечислений
может сказать человек, написавший своё последнее
стихотворение двенадцать лет тому назад...
Шамшад Абдуллаев
в "Ферганском
альманахе" и на Вавилоне
Хамид
Исмайлов на Вавилоне |
|
|
|
|
