index page

Hamdam Zakirov's Literature Archive (in russian)


FerLibr

главная   |   на сайте   


главная
на сайте

КУВАНБЕК КЕНЖА:
Письмо-рецензия на "Книгу Отсутстви"  Хамида Исмайлова

 Уважаемый редактор,

 пишу Вам из далёкого Оша, хотя теперь паутина, опутавшая земной шар, стягивает всех нас видать покрепче меридианов и параллелей. Я с большим интересом слежу за вашей рубрикой о современной поэзии, поскольку несколько лет назад в своей огромной книге “Позёмки поэзии” я пытался понять что происходит в современной узбекской поэзии, взяв исходными координатами средневековую газель, которая до сих пор не превзойдена формально. Эта книга написана по­узбекски, как и всё, что я пишу, как и это письмо, которое я попросил перевести на русский друга из местного университета, так что если в тексте будут встречаться задоринки, отнесите это на счёт моего друга. Кстати, он при этом кивает головой.
 А написать я Вам решил вот по какому поводу. Когда я писал свою книгу, я собирал всё мало­мальски значительное, что происходило в современной поэзии и я достал с большим трудом журнал “Воум” второго номера за 1992 год, где была напечатана Книга Отсутстви узбекского поэта Хамида Исмайлова. Мне кажется, что эта удивительная книга, которая – как я узнал впоследствие – очень сильно раздражала французских сюрреалиств третьего поколения (
Alain Jouffrois), которые считали, что всё в поэзии уже сделано, хотя была встречена с огромным интересом Парижским центром компаративистской поэтики, прошла не то, чтобы незамеченной, но непонятой даже журналом, издавшим эту книгу. А между тем эта восьмистраничная малюсенькая книга стоит, как говорили недавно, многих огромных томов, по крайней мере моих “Позёмок поэзии” и я с Вашей помощью хочу показать это. Она мне напоминает маленькую книжку Эйнштейна, сделавшую относительным всё предшествовавшее.
 Я просканировал эту книгу, чтобы не быть голословным, и если Вы мне позволите, то хочу пройти заново вместе с Вами по её страницам.


 Странное начинается уже с того, что эта книга напечатана в журнале, то есть это – книга, и в то же время – не книга, а часть журнала. Название её “Книга Отсутстви”, которое набрано по нарастающей – теряет или роняет свою последнюю букву – “Я” за срез листа, иными словами – это не существующее и в то же время существующее, а лучше сказать мысленное, виртуальное “Я” и задаёт код всей книге. Книга, таким образом, о существующем и несуществующем, видимом и невидимом “я”. Отсутствуя, это “я” присутствует, оно больше всех букв, хотя и невидимо. Я, как человек, впрямую занимающийся средневековой восточной поэзией, сразу же чувствую связь с суфийским мистицизмом, поскольку это изначальная амбивалентность – её краеугольный камень.
 Отсутствующая строка Мандельштама: “Я слово позабыл, что я хотел сказать…”, подкреплённая стихотворением, начинающимся строкой: “Я слово позабыл, что Он хотел сказать.” придаёт нашим догадкам весомость поимки. Я не буду разбирать самого стихотворения, поскольку я маленький специалист в русской поэзии, скажу только то, что жанр “назира”, когда последующий поэт пишет на ту же тему и тот же мотив, пытаясь превзойти предыдущего – держит всё формальное богатство восточной поэзии как принцип. Но в то же время я хотел бы попросить Вас, уважаемый Редактор, заполнить моё место там, где я отстутствую как надлежащий комментатор, поскольку я чувствую, что это начальное стихотворение раскрывает всю книгу.

Вторая страница

 Эпиграфом к рамочному стихотворению или шмуцтитулу взяты слова гениального узбекского поэта Алишера Навои, которого в 90­ые годы совершенно модернистски прочёл и перевёл в “Литературной Газете” сам Хамид Исмайлов. Слова эти значат: “От слабости я иду, опираясь руками о глинянные дувалы…” Само же стихотворение состоит из четырёх отдельных строк:

северная – “то, что ломает стены – время ли – само – стена”
западная – “когда нащупаю – по краям сквозняков вздохи”
южная – “как слуховое оконце в ничто глядя я ли обнадёжен”
восточная – “зачем горит раскосая свеча и кусают воск (замолкают) её слёзы (годы)”

 Я не стал называть строки “первой”, “второй” и т.д. и даже не “верхней”, “правой” и т.п., потому что здесь нет ничего напрасного. В философии великих мистиков “ориенталистов” или “иллюминантов” (Ибн­Сина, Сухраварди, Садра) духовный мир имеет именно эти координаты и если мы вчитаемся в строки, казалось бы наугад разбросанные по четырём сторонам, то увидим откуда идёт свет и куда уходит сквозняк, почувствуем где тепло надежды и где холод обвала энтропии. Можно множить эти соответствия, но ясно о чём речь.
 Хотя первая строка зарифмована с третьей и вторая с четвёртой, и стихотворение можно начинать с любой “части света” – приём достаточно распространённый в средневековой поэзии, но здесь интересное в другом. Все эти строки как бы изначальные для стихов, продолжающихся за обрез листа, в никуда, они – начала несуществующего, они – те самые стены, стоящие перед обрывом в потустороннее, к которому отсылает бредущий Навои, как оборотная сторона той старухи, проибрающейся наощупь “с фонарём почти уже увядших незабудок”. Но эти переклички я оставляю Вам, уважаемый Редактор, чтобы лишь сказать, что четыре измерения – как четыре стороны света, как четыре времени года, как четыре части квартета или симфонии, как четыре возможных операции риторики – строящие метафизические стены для эпиграфа Навои в одно и то же время заключают его и посредством этого заключения выбрасывают в немыслимую свободу несуществующего измерения в точке пересечения всех столь скучно перечисленных мною координат, но если Вы человек, о котором Хафиз сказал: “тот человек избран, кто понимает намёки, много на свете мудрости, но где же друг тайн”, то этого достаточно, чтобы уразуметь.[1]

Третья страница

 Как я закончил краткий комментарий ко второй странице отсылкой, так и третья страница начинается с примечания избывающегося времени, что само по себе есть стихотворение. Следом “Пролог” материализует всё то, что до сих пор мерцало как намёк, как догадка. Не разбирая опять самого русского стихотворения, в надежде на Вашу помощь или читательский прозор, обращу внимание лишь на формалии. Видно, что это акростих, утверждающий “Ищите истину там”. “Там” – это где? Очевидно за обрезом листа, ведь буквы, как и в случае с изначальным “Я” на обложке и здесь остаются в небытии. Если восстановить их, то это отстутствующее, к которому однозначно отсылает текст, прочитывается: “Здесь ничего нет”. “Ищите истину там” – “Здесь ничего нет”. Шутка ли это, или парадокс, дураченье или ещё один отсыл? Можно обосновывать каждое из этих положений, я уже, к примеру, предвижу целую статью о логической парадоксальности несуществующего утверждения “Здесь ничего нет” – отрицающего самого себя своим утверждением, а отнесённое к существующему призыву или интенции: “Ищите истину там” (Помимо? В трансценденции? По ту сторону? Вне себя?) оно замыкает цепь в дурную бесконечность одновременно­одномерной бинарности или же возвращает нас – равно как и автора в присутствующе­отсутствующее лоно того выпавшего и всё же материализованного в этой книге “Я”.
 Текст существует в данном случае как отсыл к внетекстовому пространству, которое в свою очередь дискредитирует текст, обрекая его на самоуничтожение. И этот процесс аннигиляции, смоделированный автором в пространстве между книгой, текстом и провоцируемым на выход за обычные пределы сознанием читателя, вспышкой возвращает читателя в Ничто, в Отсутствие себя – феномен, избегаемый согласно определения остальной литературой.

 Строка Навои, торчащая из стихотворения в небо, возносит: “Меня мною вожделенный/ая своей беседы не удостоивает”. А горизонтальное стихотворение, вздымающее эту строку как флаг я по своей русскоязычной скудости понял как стихотворение идущее вопреки самому себе, но в этом утверждении я полагаюсь на Вас, уважаемый Редактор, хотя чувствую, что оно продолжает по­новому ту же самую тему саморазрушения через самопостроение. “Умри прежде своей смерти” – говорили по этому случаю суфии многим ранее деконструктивистов. И временной отрезок внизу, отсылающий в небытие вторит этому высказыванию как рифма, которой нет. [2]

Четвёртая страницаПятая страница

 ... [3]

Шестая страница

 Я спросил у Шамшира, хотя хочу спросить и у Вас: как объяснить то, что в этой книжке использованы цитаты из Мандельштама, Пастернака, Ахматовой? Шамшир сказал, что эти трое – ключевые фигуры в русской поэзии последнего столетия. Согласны ли Вы с этим, уважаемый Редактор? Я плохо знаю их поэзию, но мне кажется, что связь их с Отсутствием более важна, чем их ключевая роль в русской поэзии. Верно ли мне подсказывает сердце? Ведь стихотворение, закодированное под шапкой ахматовской строки, всё построено на “минус­приёме”, оно – триумф “минус­приёма”: все виды умственной активности, эксплуатирующие его – от логики и до шарады, от ребуса и до тропа использованы здесь лишь затем, чтобы указать на скрытое между ними стихотворение, которое мы с Шамширом разгадали довольно быстро, поскольку я специализировался на искусстве “муаммо”, обучаясь на востоковедческом факультете.
 Отсутствующее это стихотворение звучит полностью так:

     Ты не была здесь лет семьсот,
     колючкой заросла ограда
     из металлического ряда
     сварных держателей высот.
     Азийский дом всё так же пуст,
     но с лета шестьдесят шестого,
     с рожденья образа пустого,
     здесь распростёр объятья куст,
     над ним холмом застыла синь,
     и в ней расплавленным металлом
     твоя бездомность обитала
     где звал отца доселе сын.

 В чём смысл этой страницы среди целостности книги? Проще всего подумать, что автор моделирует сор, из которого растут стихи – и все виды досужего и недосужего умствования принесены в компост, на котором произрастает внесловесная поэзия. В этом объяснени, на которое нас толкает сам автор, есть пошлость кроссворда, употреблённого в дело, но именно это подталкивание и запутывает дело. Стих как бы вырезан из того, что остаётся микеланджеловской глыбой из которой надо убрать лишнее, чтобы получилось искусство. Его нет, но место для него оставлено и его можно восстановить, он как бы есть. Как же соотносится это мнимое стихотворение с остальным словесным мусором? Напрямую. Без этого словесного мусора стихотворение невозможно, его попросту нет, как исчезает свет, когда исчезает тень. И совсем не важно, что порождает что, ведь читая простое стихотворение мы не видим, не замечаем того, что сором окружает его, из которого оно выросло, между тем как оно обычно отстутствуя, тем не менее всегда присутствует. Это как притча о полупустом или полунаполненном стакане. Ведь та глыба из которой высечен микеланджеловский Давид сохраняет его совершенную форму – пусть разве что негативом.
 В этой теории полупроводников, где дырки столь же важны как и электроны, экстраполированной на филологический, а может быть и выше – на метафизический уровень – Отсутствие – феномен ничуть не меньший существования.
 
 Я чувствую в своём далёком Оше, уважаемый Редактор, как Вы уже замечаете мои преднамеренные пробелы в толковании самих стихов, ведь не ради куража они написаны, но поверьте мне на слово, я держу развитие книги под своим пристальным надзором и ясно вижу линию, на которую нанизаны страницы.

Седьмая страница

 Стихотворение расположенное скобкой с пустотой посередине названо “Аччик хакикат” ­ “Горькой правдой/истиной”. Это название ­ ещё один намёк на ту самую линию, о которой я хоть и мало говорю, но держу в поле своего зрения. Суфийский квадрат стрится таким образом: Шариат – Тарикат – Маърифат – Хакикат. В переводе: Обрядность – Путь – Просвещение/Аскеза с Озарением – Истина. Так восходит суфий к своему совершенству – к единению с Единым, к растворению, аннигиляции в Нём. Но что же говорят нам скобки в своей горькой правде?
 Вот как мы с Шамширом перевели открывающую скобку:
      нет никакой нужды скрывать…
      я сейчас непременно…(только
      в эту утреннюю неуклюжую минуту
      в грязной столовой…(в замызганном
      халате недобрая тень шарахая
      друг о друга…(“что не уберёт – руки
      что ли отсохнут?” – с этими словами
      вчерашнюю или давешнюю…(мы
      множимся, поскольку… даже
      вдвоём не понимая…(сам себя
      я…постой­постой, стало быть я сейчас
      непременно…(страхи страхи страхи –
      оглянешься за спиной глаза
      разрывая веки нащупывают свет…(
      но ведь и я человек…(толпящиеся шорохи…
      (и я ведь не вечен, – скажет той минутой…
      …(погоди, не спеши, я сейчас обязательно
      последнее
      слово
      в открытую
      (…

 Эстетика скобки сродни эстетике сноски. Этого не надо доказывать. Но скобка в каком­то смысле богаче сноски, поскольку она вторгается в пространство прерываемой фразы, мысли, становясь не только равномерной ей, но даже выхватывая главенствующее право высказывания, хотя и прикидывается лишь служебностью. Каждая последующая скобка, а вернее то, что помещено в ней, вытесняет предыдущее в прошлое, она то самое континуумное средство превращения пространства во время, но вместе с тем наше имманентное воление к целостности высказывания, наше внутреннее ожидание конца предложения как конца жизни, единое и тотальное в нас остаётся насильно разрубленным на всё большие (не по размеру, а по числу) куски, фрагментируется, а потому напряжение прибывает, пружина ума всё более растягивается, и…
 Проанализируйте это стихотворение Вы сами, Редактор. Иначе я уведу Вас опять в метафизические дебри газели, где извечная разлука разделяет субъект и объект, любящего и возлюбленную, человека и Бога, а посреди растягивается та самая пружина, которая вместо того чтобы соединить нитью накала два конца бесконечности от А и до Я, может неожиданно напротив бросить в такую центростремительность, где первоточка содержит восемнадцать тысяч миров.

 Проанализируйте, Редактор, и закрывающую скобку русского стиха, работающего на инерции языкового восприятия и языкового употребления. Что же остаётся в скобках и за скобками этой страницы? Какая горькая правда? Какая истина? Как она соотносится с рамкой второй и пятой страницы? Стены ли теперь снесены, деревья закопаны, сор разметён? Обряд захожен, путь ли замолчен, аскеза обречена? Действие снято, слово отражено, мысль ли изведена? И наконец, в какую пустоту между мной и страницей в какой поиск какого мнимого, ненайденного, несказанного стихотворения отправляет моё ошеломлённое сознание эта малюсенькая книга, методично строящая сферу за сферой небосводы Отсутствия…

Последняя страница

     Конец среднерусского лета, когда
     прозрачна вода и летят самолёты,
     как первые листья по глади пруда
     за кругом спасительным, что на излёте

     напомнит нам сердце стоящего в лифте,
     при резком броске по колодцу и вниз,

     в обратный порядок луча, цифр и литер,
     как в бездну сорвавшийся альпинист,

     чей крик, обогнув по косой потолок,
     заполнит пространство концертного зала,
     как будто бы то, что о лете не смог
     сказать я, то дерево скрипки сказало

и

     стая листьев
     и
     колеса
     и вот
     истлоадп (НРЗБ)

 На последней пятничной молитве мне рассказали суфийскую притчу, когда некий дервиш похвалялся в царском дворце, что величественней шаха. Шах тогда спросил: “Ты утверждаешь, что величественней меня, но величественней ли всего моего народа?” – “Да!” – отвечал дервиш. – “Величественней восемнадцати тысяч миров?” – “Да!” – “Величественней Аллаха?” – “Да!” – “Но ведь ничто величественней Аллаха!” – “Я и есть это Ничто!” – отвечал дервиш. Вот мне кажется о чём эта книга.

С уважением,
Куванбек Кенжа

Перевод с узбекского Шамшира Клычева


[1] Я не стал здесь говорить о концепте “хошии”, то есть полей, которая для средневековой восточной культуры играет огромную роль. Комментарии, которые пишутся на полях рукописи и диагональю, и вкривь, и вкось как правило оказываются более важными чем первотекст, не только объясняя его, но придавая ему весь возможный и невозможный контекст, среди которого этот самый текст начинает звучать наподобие мелодии или мотива в симфонии. Здесь – формально та же техника “хошии”.

[2] Простите, но я забыл прокомментировать стихотворение по диагонали к строке Навои, но забыл не потому, что оно зловеще скрывает слово “смерть” под закрытыми буквами, забыл скорее потому, что мог вряд ли что­то сказать о нём кроме того, что мне подсказывает мой друг переводчик. Оказывается есть стихотворение Бориса Пастернака “Сестра моя жизнь” и есть стихотворение Мандельштама в котором встречаются эти слова “тяжкая­нежная­роза” и Шамшир утверждает, что эта миниатюра связывает оба стихотворения как завязь смерти, но верно ли это, я не знаю, и оставляю на Ваше толкование. Что я знаю – так это побочную связь миниатюры со строкой Навои. Миниатюра как бутон на стебельке этой строки и если мы соотнесём то, что я сказал прежде о строке Навои: “Меня мною вожделенный своей беседы не удостоивает”, (причём надо сказать, что в узбекском языке нет показателя рода, а потому “мною вожделенный” можно читать и как “мною вожделенная”) с тем, что мне подсказал Шамшир о миниатюре – то эта вожделенная и есть – “сестра моя – смерть”, которая не хочет говорить или прячется табуированно в стихотворение, которое ожидало “сестру мою жизнь”.

[3] Я сам люблю эстетику ссылки. И поскольку чувствую себя на этих страницах отсутствующим как пустая рамка без стихотворения, я решил уйти в ссылку, в которой­то всегда живее и интересней, поскольку она всегда озарительное “кстати”. Правильно ли я понял, уважаемая Редактор, что степень молчания здесь прибывает по нарастающей, если вообще такое можно сказать о молчании? Или вернее замирает по убывающей, как всё более и более оголяющееся дерево останется с каплей на ветке ноябрьским полусумраком. И безстихотворность – есть высший? низший? предел безмолвия. Туда ли ведёт стихотворение? Но ведь ведя, оно избывает само себя. Как же так? На предыдущей странице оно строя себя тем самым разрушало, здесь наоборот, разрушая себя – строит. Ведь это вопреки здравому смыслу, вопреки логике, вопреки тому, чему нас учили… Но правильно ли я чувствую, что тема наша продолжается?

наверх



SpyLOG

FerLibr

главная   |   на сайте   

© HZ/ DZ, 2000-2001