ВОЗВРАЩЕНИЕ

Львиной походкой неслышной,
точно во сне звероликом,
возвращаюсь к тебе, мой берег,
радость моя и горе.
Сердце мое трепещет,
но блещет солнце во взоре.

А море клокочет и стонет
в груди моей;
гонит седое солнце
всё дальше свой обруч скрипучий,
и тучи, расправив крылья,
поют, как мельницы, песню ветра,
он бьется в них, точно птица
в сетях молодца-птицелова.
И моря голос могучий
молвит мне тихое слово.

Любви и нежности полон
гребень седой, белопенный;
в синих глубинах
дремлет сказочный сад,
роняя диковины чинно,
а волны несут их назад,
и в гаснущей пене на влажном песке
глохнет стрекот цикад.

Потихоньку смеркается,
и внезапно вдали,
будто плеск весла в тишине,
блеснул закат догорающий,
нежно раня глаза мои,
и открылся мне мир засыпающий
в первозданной своей глубине.

И парю я, землю покинув,
суету мирскую отринув,
отряхнув набежавший пот;
а внизу Ионики водам
и судам, паруса поднявшим,
свежий ветер нашей свободы
песню пламенную поет.


ПАН

Пустынный берег. Летний зной. Сияет галька белизной,
                 на солнце тая,
и кажется издалека, что это влага родника
                 бежит, сверкая.

А над пучиною морской парит триерой немирской
                 тень Саламина.
Кинета спит и видит сны, и дышит запахом сосны
                 пучина.

Торопит ветер корабли, и море пенится вдали,
                 внимая тучам,
и коз рогатые стада уже спускаются сюда
                 по кручам.

Вложив, как сызмальства привык, себе два пальца под язык
                 и свистнув дюже,
пастух всех коз своих созвал и по рогам пересчитал –
                 все сорок дюжин.

От зноя мучаясь, они сокрылись в ласковой тени
                 кустов шалфея,
и тут под шепот ветерка им веки тронула рука
                 Морфея.

И вот уж всё – и брег крутой, и воздух сине-золотой –
                 объято дремой;
уснуло стадо, и над ним, как в алтаре, витает дым,
                 такой знакомый.

И лишь козел-вожак не спал; он поднял голову и встал
                 неторопливо;
он шел, своих покинув коз, чтобы подняться на утес
                 среди залива,

что бурям преграждает путь и смело подставляет грудь
                 волнам прибоя.
Вожак уж там: у ног – обрыв. Он лег, над берегом застыв,
                 как страж покоя.

Он лег и оставался там, открытый солнцу и ветрам
                 солоноватым,
пока средь набежавших туч не догорел последний луч
                 заката.


ПЕРВЫЙ ДОЖДЬ

Мы у окна вдвоем с тобою...
Природа кажется больною,
утратившей былую мощь.
Вот виноградники на круче
померкли в мрачном блеске тучи,
и присмирел гуляка ветер
среди листвы поникших рощ.
Промчались птицы с резким криком –
и грянул гром в краю великом,
и на поля в разгуле диком
неимоверный хлынул дождь!
Взлетев, опали клубы пыли,
и мы чему-то рады были,
и дух земли был крут и прян.
Его вбирая, наши души
омылись от жары и суши
(он нам открыл глаза и уши,
оливы распрямили стан –
от влаги ли, от ворожбы ли?);
над лугом ароматы плыли,
волнуя нас. Моя рука
твоей касалася слегка,
и мы гадали – то ли это
пчелиным медом пахнет лето,
то ль это сосны и тимьян?
Я сам благоухал, как миро,
и пел, как трепетная лира
в руках у ветра и огня.
Во рту моем скопилась сладость,
и сердце ощутило радость –
ведь ты взглянула на меня!
Я стал живительной лозою,
воспрявшей с первою грозою,
несущей добрых мыслей плод;
и запахи цветов и ягод,
каких не соберешь и за год,
как будто музыка эфира,
лилась с заоблачных высот.
Я не видал богаче пира!
И, восприяв все страсти мира,
что дарит нам судьбы рука,
я твоего коснулся тела,
и тотчас кровь моя вскипела,
как будто горная река.

Переводы Евгения Колесова

АХЕЛОЙ
(Сон)

И был Ахелой переполнен, кипели и мчались валы,
                 и, в этом кишении стоя,
я ноги столбам уподобил, и сам стал подобьем скалы,
                 как бог, ожидающий боя.

Но жажда меня одолела, и рот приоткрыл я слегка,
                 склонившись над влагою пенной,
и только собрался напиться, как мощным потоком река
                 мне хлынула в горло мгновенно.

И бодрость, и дивную свежесть вливал в меня каждый глоток,
                 и легкость былая воскресла;
и – как ветерок на рассвете – я медленно пил тот поток,
                 что раньше хлестал мои чресла.

Река обмелела, пропала, как пена в прибрежных камнях,
                 и дно предо мною открыла;
и стал наконец я свободным, и тяжесть исчезла в ступнях,
                 и я воспарил легкокрыло.

Наполнилось сердце отвагой, неведомой мне до сих пор,
                 и чувствовал я, вдохновенный,
в груди, что дышала привольно, и гордое мужество гор,
                 и юную радость вселенной.

Как ярко мое сновиденье! Как сила моя велика!
                 Затмил я того полубога,
который схватил Ахелоя, принявшего образ быка,
                 за оба изогнутых рога,

и в шею уперся коленом, и пальцы так крепко сомкнул,
                 что рог захрустел и сломался,
и, бешеной болью пронзенный, поток закружился, скакнул
                 и к морю со стоном помчался.


АНАДИОМЕНА

Вот она – я – восхожу в сладостно-розовом свете зари,
                 ввысь простирая длани,
и божественный моря покой выйти меня призывает,
                 в лазурный простор меня манит.

Но внезапно врываются в грудь, потрясая мое естество,
                 рассветной земли дуновенья.
О Зевс, меня держит волна, и волосы топят меня,
                 тяжкие, словно каменья!

О нереиды, – о Кимофоя и Главка! – бегите сюда
                 и поддержите богиню.
Я не ждала, что откроет объятья мне Гелиос вдруг
                 в этой сверкающей сини...


ЛИШЬ ПОТОМУ...

Лишь потому, что землю славил в глубине души,
и разум свой укоренил в терпенье молчаливом
и, крылья тайные сдержав, умчаться не спешил, –
испить воды родник мне разрешил,
родник живой, танцующий родник, родник счастливый.

Лишь потому, что не желал всё ведать наперед,
а думой неотступно погружался в час летучий,
как будто в нем сокрыт всей мудрости оплот, –
во мне – голубизна вокруг иль тучи –
мгновенье, круглое, как плод, блестит звездой падучей,
и благодатный ливень вновь идет, и зреет плод!..

Лишь потому, что знал: конец – начало всех начал,
и утверждал: "Коль день дождлив, заря бывает алой,
и укрепляет камни мирозданья даже шквал,
и кровь живой земли стучит сильнее после шквала...", –
невзгоды вес так эфемерно мал,
и дева Смерть моей сестрою стала!..


КЛЯТВА СТИКСА

И если некогда я был сродни стремительным орлам,
которые весной короткой,
не уставая, могут облететь Египет, Индию, Элладу,

и если некогда моя походка
пружинистой была, как поступь моряка, избороздившего моря
и не забывшего, как пляшут под ногами волны,

и если вдруг – как будто темный ворон Ахерона
уже забил крылами надо мной –
в себе замкнулся я,
готовый устремиться
за грань неведомых, сокрытых ритмов мира,
чтоб выйти к свету из земной темницы, –

так почему я медлил до сих пор?

Но вот теперь, когда вы мне открыли путь,
пройдя сквозь мрак легко и плавно – словно в танце,
бессмертные мои бойцы,
я к вам пришел и вижу, что над вами
не смерть стоит, а мощный дуб
с тенистыми ветвями,
о Греции мы говорим, о Греции, что вам открылась,
когда закат коснулся ваших глаз,
и, рассыпаясь на осколки, мир погас,
чтоб родина из вашей крови возродилась,
я с вами говорю,
бойцы почившие мои, питомцы гор, долин и моря,
о всходах новой жизни, озаренных светом
великой вашей жертвы, братья!

И если некогда я был сродни стремительным орлам,
которые весной короткой,
не уставая, могут облететь Египет, Индию, Элладу,

и если некогда моя походка
пружинистой была, как поступь моряка, избороздившего моря
и не забывшего, как пляшут под ногами волны,

и если вдруг –
как будто темный ворон Ахерона
уже забил крылами надо мной –
все силы я собрал,
готовый устремиться
за грань неведомых, сокрытых ритмов мира,
чтоб выйти к свету из земной темницы, –

то уж теперь от вас я не уйду,
я с вами каждое мгновенье,
из сердца сделал я гумно,
чтоб вы на нем сплясали, други,
и я, прикрыв глаза, смотрю на вас –
как вы скользите, за руки держась,
по кругу в тайной пляске смерти,
и я смотрю, смотрю, не размыкая глаз,
смотрю и наглядеться не могу,
как вы, бессмертные бойцы, в одном кругу
прекрасный танец клефтов
на сердце пляшете моем!

От вас я не уйду, –
какой бы ни была моя судьба,
написанная звездами на небе, –

я сердце отдал вам
для пляски тайной,
пускай пылает жертвенный костер,
пусть высятся в саду могильные холмы,
а вы в глубинах сердца моего танцуйте танец клефтов,

пока не упадут оковы тьмы,
и вы, восторженны, крылаты,
в порыве вдохновенном,
станцуете наш древний танец по-иному –
станцуете бессмертие Эллады!

Переводы Натэллы Горской