index page

 
Кавафис.ru

главная   


главная

ЯННИС РИЦОС – ПОСОХИ СЛЕПЦОВ

 Действие второе

Человек в шляпе, кира Статэна, Элени, Мария, Анна, Антула, Катя, Попи, Алекос, 1-й слепец, 2-й слепец, Петрос.

Декорации те же. Рассвет. В воздухе плавает розоватый туман. В большой комнате никого. Со стола, где вечером ужинали, всё убрано. Теперь он накрыт льняной вышитой салфеткой. Под лестницей всё еще темно. ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ один, но как будто с кем-то разговаривает. В это время по лестнице спускаются бедно одетые женщины с мусорными ведрами. Поднимаясь обратно, встречаются с мужчинами – рабочими: строителями, малярами, плотниками – каждый со своим инструментом идет работать или искать работу. Торопливо обмениваются утренними приветствиями. В какой-то момент слышен плач младенца. Потом звоночек мусорщика.

 

ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ

Снимает шляпу, как будто здороваясь с кем-то, в то же время плюет на ле­вую ладонь и приглаживает редкие волосы.

Доброе утро. Доброе утро. Доброе утро.
Да, да – слепые прошли. Слышали, как стучали их посохи?
Днем, конечно, легкие постукивания не слышны.
Свет гасит звуки. Да еще и ребенок заплакал...
Он плачет и слушает свой плач, и мы его слышим.
Он плачет от страха услышать посохи слепых –
но он их услышит,
мы наталкиваемся на то, чего стремимся избежать.
Это нечто водружает страх на нашем пути –
это наши дорожные знаки.
Их не надо бояться. Бояться – зачем?
Можешь на них написать большие цифры,
чтобы различать, помнить, знать:
такой-то километр, год и часы.
Отмечать: столько-то уже пройдено...
А дорога теряется в бескрайней дали.
Ты улыбаешься, потому что путь беспределен,
Ты знаешь, это и потому улыбаешься. Доброе утро.
Не надо пугаться посохов слепых.
Они так находят свой путь – путь, как мы говорим, –
беспредельный при свете,
беспредельный и в темноте... Посохов стук
оставляет малюсенькие следы – как от птичьих шажков по песку.
Набегает мягко волна, их водой заливает,
и они по всему побережью сверкают, как золотые крестики.
Скажешь: слепые не видят этого. Да, но они это слышат.
Нет, нет, они и видят. Звуки для них
словно ряд причудливых изваяний. Впрочем
по утрам этот стук не слышен,
потому что светло, и ребенок плачет, и мусорщик звонит в колокольчик.
Громкие крики точильщика, старьевщика и зеленщика,
громыхание мусорных ведер – все это
подобно тому, как дружеский локоть толкает локоть другого,
как в этот час мы вдвоем, или втроем, или все мы,
хотел я сказать...

(Толкает локтем воздух, словно касаясь кого-то.)

Это и громкий шум – открываются окна,
шум большой, торжествующий, прославляющий,
большой и утверждающий (кто это сказал?) –
ты качаешь головой...
Ну и пусть утверждающий. Это и скрипящие двери,
старые и новые – балконные двери, калитки в садах,
и белые – или темные простыни – их вытряхивают из окон,
и они полощется, как огромные победоносные знамена.
Говорю "как", потому что они, конечно же, не знамена.
Можно спросить и у той, что вытряхивает простыни,
и у той, что держит метелку для пыли.
Кажется, оседлай она эту метелку – вылетит из окна, словно птица,
усядется на телеграфном столбе, над террасами,
высоко, высоко,

(поднимает шляпу, будто приветствуя кого-то, кто находится очень высоко)

а золотые метелки, висящие сзади,
как хвосты небесных павлинов. Что скажешь? Может быть?
Или не может? Может? Хитрец... Плут...
Солнце прищуривает глаз,
хитрый, сонный – не выспавшийся,
притворяется, будто не понимает или забыло.
Может? Не может? Вот-вот.
Слепые на углах затянут свои песни,
положив рядом с жестянкой свои верные, скрытные посохи.
Песни их – немудрящие песенки
для прохожих, жующих бублики.
Песенки сопровождаются неловкими жестами,
а поется в них о большом, круглом-круглом их мраке...
Как сказать им об этом, как им это увидеть.
Притворяется солнце, будто ни о чем не знает,
стучит своим золотым посохом по их головам,
соблюдая свой ритм (наш ритм?).
Может? Не может? Доброе утро. Я надеваю шляпу,
чтобы солнце не напекло. А вечером снова
услышишь этот звук. Чего бояться? День всегда начинается.

(Надевает шляпу.)

Обо мне говоришь? О, меня ничто не касается, и все мое при мне.
Может быть? Не может? Все может быть. Вранье.
А этот стук посохов слепцов, мы сказали –
по ночам становится большим круглым, черным колодцем.
Если слегка наклониться и заглянуть в глубину,
увидишь свое лицо, темное и чистое,
окруженное горсткой рассыпанных звезд. Говорить сейчас о ночах
среди яркого прославляющего света, что так ясно
показывает тебе и все скрывает?
Хитрец. Плут. Доброе утро. Доброе утро.
Я хитрый? Плут? Обо мне?
Да, и обо мне, и о тебе,
и о солнце, и об этой нашей жизни –
горькой, одинокой, лукавой, прекрасной. Пожалейте меня.
Доброе утро.

С легкой улыбкой снимает шляпу в приветственном жесте и уходит.
В тот момент, когда он во время монолога поднял шляпу, в комнату вошла Элени. Вынесла мусорные ведра за дверь. Стала убирать комнату, обмахивать метелкой углы. На минуту остановилась перед зеркалом гардероба, держа ручку метелки вертикально. Слышится звоночек мусорщика. Элени вздрагивает. Продолжает уборку. С последним словом ЧЕЛОВЕКА В ШЛЯПЕ раздается стук в дверь. Элени бежит открывать.

СТАТЭНА

Доброе утро. Ведра.

ЭЛЕНИ

Спасибо. Доброе утро.

СТАТЭНА

Сидеть не буду. Ребенок. (Показывает пальцем на потолок.) Доброе утро.

ЭЛЕНИ

Доброе утро. Спасибо. (В эту минуту снаружи доносится голос старьевщика "Старые вещи, старую обувь, старую бронзу покупаю". Элени с пустыми ведрами и метелкой убегает на кухню.)

МАРИЯ

(В ту же минуту входит из другой двери, не заметив Элени, быстро скрывшейся в кухне. Одна): Половики пора снимать. Побелить немного – весна уже. (Потягиваясь, подходит к окну, выглядывает наружу.) Лето наступает, понемногу будет солнце заглядывать. (Подходит к витрине, достает одну шляпу. Разглядывает ее, будто ласкает. Снова слышен голос старьевщика. Вешает шляпу на место.)

ЭЛЕНИ

(Поспешно выходит из кухни, держа в руках бронзовую вещицу. Замечает Марию): Ты что так рано?

МАРИЯ

Ты куда?

ЭЛЕНИ

Сама видишь.

МАРИЯ

Красивые домашние бронзовые вещи...

ЭЛЕНИ

Мария, что с тобой?

МАРИЯ

Когда у нас бывали гости... Теперь старьевщику... Не надо... Соседки смотрят... Не надо, говорю.

ЭЛЕНИ

Отойди. Что на тебя нашло? Девочки услышат, и Петрос.

МАРИЯ

Пусть услышат. Прошу тебя, не надо... Последняя семейная реликвия.

ЭЛЕНИ

И не первая. Ты что – не знаешь? Мы все распродали. Где серебряные сервизы? Где картины? Ковры? Дом? Чем бы платили бакалейщику? А за квартиру? Что мы решили вчера вечером?

МАРИЯ

Работать.

ЭЛЕНИ

А до того?

МАРИЯ

Не надо, пожалуйста... В этот раз... Завтра, послезавтра...

ЭЛЕНИ

Отойди, я сказала. (Мария, бессильно опустив руки, отходит.) Ступай, приготовь детям завтрак. (Бежит к двери, открыв, на минуту останавливается.) Ах, Мария, ты неисправима. Думаешь, меня это не огорчает? Но времена меняются... (Уходит.)

МАРИЯ

Меняются... Как меняются? Мы меняемся? Один момент только, и опять, опять, опять... (Плачет, закрыв лицо ладонями. Через некоторое время медленно опускает руки, растерянно осматривается.) О чем я плачу? Не о маме плачу, не о доме, не о бронзовых вещах... Нет. (Иным тоном): Об этом? Нет-нет... Что-то и вправду меняется... Меняется... (Всхлипнув, направляется на кухню. Входит Анна.)

АННА

Ты чего?

МАРИЯ

Пыль стирала, что-то в глаз залетело. Продуй мне... Ты что так рано встала?

АННА

А ты?

МАРИЯ

Не спалось.

АННА

И мне. (Входит Антула.)

АНТУЛА

И мне. (Все трое смеются.) Сказать откровенно, я совсем не спала.

АННА

Я тоже.

АНТУЛА

Почему?

АННА

Почему?

АНТУЛА

Не знаю.

МАРИЯ

Пойду вам завтрак готовить.

АННА

Я тоже пойду на кухню. Помогу.

АНТУЛА

И Петросу.

МАРИЯ

Да. (Уходит.)

АНТУЛА

Я не буду завтракать.

АННА

Почему?

АНТУЛА

Не знаю. Есть не хочется.

АННА

И мне тоже.

АНТУЛА

(Показывает на шею): Здесь ком стоит. (Неожиданно весело): Уж не влюбились ли мы?

АННА

(Будто бы так же весело): Может быть.

АНТУЛА

И Мария тоже?

АННА

Возможно.

АНТУЛА

И Элени?

АННА

Всё может быть.

АНТУЛА

(Игриво): Может, может. Элени в метелку, а Мария во-о-т в такую шляпу. Может быть? А как же Катя? Мы о ней забыли.

АННА

Может.

АНТУЛА

(Смеясь всё громче): Может. Может? Не может? (Делает два-три танцевальных поворота): Может? Не может? Может. Не может. (Закружившись, запыхавшись, подходит к пианино, открывает крышку и наигрывает сначала одним пальцем два ля, потом сразу три ля: ля, ля – ля, ля, ля – как бы подчеркивая: может? Не может? и заканчивает аккордом в ля-минор.)

Одновременно входят в комнату из одной двери Катя, снаружи Элени.

КАТЯ

Завтрак для Петроса.

ЭЛЕНИ

Сейчас.

АННА

Здесь накрывать не будем? (Показывает на стол.)

КАТЯ

Лучше там.

ЭЛЕНИ

Вдруг кто-нибудь зайдет.

КАТЯ

И немного горячей воды – ему побриться.

ЭЛЕНИ

Куда налить?

КАТЯ

В глиняную кружку от йогурта.

АННА

Подойдет?

КАТЯ

(Со смехом): Петрос и своими слюнями брился. Бритва у меня есть.

АНТУЛА

Отцовская?

Никто не отвечает.

КАТЯ

Побыстрее. Мне пора в контору.

Катя и Элени уходят. Пауза. Антула продолжает наигрывать тот же аккорд. Анна подходит к пианино, смотрит на Антулу.

АННА

Что у нас сегодня?

АНТУЛА

Солнечный день. Всё бело, бело, бело. Смотри: на телеграфный провод ласточка села – как нота на нотной линейке. (Обе смотрят в окно, оставаясь на месте.) Гляди, гляди: чистит клювиком перышки под крылом. Что у нас? Шляпы в витрине при дневном свете тоже как печальные ноты. Смотри, смотри – улетела! (Трель на пианино.)

АННА

Всё белым-бело. Будто всё старое стерто... Но и грустно в то же время. А?

АНТУЛА

Вошел в окно лучик солнца, боишься, как бы на него не наступить. (Элени с подносом выходит из кухонной двери и уходит в другую. За ней Катя с кружкой горячей воды, от которой идет пар.) Да... И грустно.

АННА

Грусть – и вместе с ней радость. Как наступишь на это белое? С чего начнешь? Усталая белизна... Это от бессонницы. Так бывает, когда зубная боль уже утихла, а ты боишься, как бы она опять не началась... Нет. Как будто у тебя болит зуб, и его надо вырвать, а ты не идешь его вырывать.

АНТУЛА

Потому что боишься более сильной боли... А так ощущаешь боль постоянно, стонешь. А те, кто твои стоны слышат, сердятся, но не показывают вида. Или ты совсем не стонешь, но даешь понять, что страдаешь, но не стонешь. И ждешь, чтобы тебя за это похвалили... Но никто тебя не хвалит – зачем?

АННА

А когда решаешься выдернуть зуб, рот наполняется соленой кровью... Чувствуешь пустоту в том месте, где был удаленный зуб, и все время касаешься его языком, не давая ране затянуться... А боль, которой больше нет, говорит о том, что чего-то не хватает... Я удаляла зуб – помнишь? Пустота потом затягивается, а рана...

АНТУЛА

...не заживает. Ты вспоминаешь о ней. Видишь ее...

АННА

Затянувшаяся рана – это закрытый глаз, глядящий внутрь... Кто это сказал? Где это я прочла?

АНТУЛА

Сегодня посохов слепых не слышно.

АННА

Правда, не слышно. Как все бело...

АНТУЛА

От солнца.

АННА

И от бессонницы.

ЭЛЕНИ

(Проходит с подносом на кухню): Идите. Чай остынет.

АННА

Да.

Элени уходит.

АНТУЛА

Элени с Катей и в другой раз с ним сидели.

АННА

До трех утра.

АНТУЛА

Как красиво он говорит...

АННА

Да.

АНТУЛА

И сам он красив.

АННА

Да.

АНТУЛА

Только вот когда он рубашку расстегнул, стало видно, какой он волосатый – до самой шеи. Будто голову из лесу высунул.

Стук в дверь.

АННА

(Тревожно): Кто бы это мог быть? (Раздумывает. Идет к двери. Останавливается. Поворачивает в сторону кухни, потом идет и отпирает дверь.)

Входит Попи.

ПОПИ

Здравствуйте.

АННА

Попи! Добро пожаловать.

АНТУЛА

Что ж ты вчера не приходила?

ПОПИ

Скажу...

АННА

Вы тут, подружки, поболтайте о своем, а я пойду завтракать.

ПОПИ

Знаешь, Андреас был болен.

АНТУЛА

Что с ним?

ПОПИ

(Видя, что пианино открыто и Антула рядом с ним.) Снова стала играть? Что с ним? Да так, ничего. Весенний гриппок. Чуть солнышко пригреет, тут же сбрасывает и пальто, и пиджак, щеголяет в рубашке с коротким рукавом. И вот – извольте. Гуляка, так ему и надо. Захотел похвалиться передо мной своими руками. А руки и правда красивые. Мускулы – во... (Шутливо сжимает правую руку, указывая на нее левой.) Это от занятий плаванием. Только очень уж он волосатый.

Обе усаживаются на диване.

АНТУЛА

Волосатый?

ПОПИ

Да. Разве я тебе не говорила?

АНТУЛА

Не припоминаю. (Пауза.) Ты ходила повидать его, больного, в постели?

ПОПИ

Да, ходила. Там была его сестра. Ни одного поцелуя. У него была высокая температура. Горел весь. Когда его сестра на минутку вышла, я приложила руку ему ко лбу... Боже, какая сладкая теплота... А Андреас закрыл глаза...

АНТУЛА

Больной мужчина – это прекрасно. Не болезненный, нет... Когда заболевает сильный мужчина, закатывает глаза... Ничего не просит... Ничего не ест. Чего ни дай, от всего отказывается... Небритый... Стакан лимонада на тумбочке. Поддерживаешь ему голову, чтобы попил. А он капризничает, как ребенок. Надо лечь с ним рядом под одеяло, где жарко. Забрать от него этот жар и сделать это так, чтобы он не почувствовал, что ты рядом... Весь он такой размякший, расслабленный... Этот сильный мужчина с жесткими мускулами... Расслабленный...

ПОПИ

Ты-то откуда знаешь?

АНТУЛА

Знаю.

ПОПИ

У тебя есть любовь?

АНТУЛА

Есть.

ПОПИ

Давно?

АНТУЛА

Год.

ПОПИ

И не говорила ничего. Слушала мои рассказы об Андреасе, а сама молчала.

Стук в дверь.

АНТУЛА

Кто это?

ПОПИ

Почему ты испугалась?

АНТУЛА

Да не испугалась я. (Идет открывать дверь. На пороге Алекос.)

АЛЕКОС

Барышня Катя дома?

АНТУЛА

(Кричит): Катя, Катя! К тебе пришли.

КАТЯ

(Входя): Привет, Алекос.

АЛЕКОС

Доброе утро. (Антула возвращается на диван.) Я за вами зашел. Мне идти в ту же сторону. Думал проводить вас до конторы.

КАТЯ.

Заходи. Две минуты, и уйдем. (Тихо): Петрос здесь.

АЛЕКОС

Петрос? Как?

КАТЯ

Потом расскажу. Я сама хотела с тобой встретиться. Надо предупредить... Поди, повидайся с ним. (Берет его под руку и уводит в комнату.)

ПОПИ

Кто это?

АНТУЛА

Соседский парень.

ПОПИ

Катин дружок?

АНТУЛА

Не знаю.

ПОПИ

Красавчик. Вроде я его где-то видела. Ах, да. На футболе. Он играл в команде моего района. В этих спортсменах, понимаешь, что-то есть... Ты мне так и не сказала: он тебя любит?

АНТУЛА

Кто?

ПОПИ

Ну, этот... О ком ты говорила.

АНТУЛА

Он не позволял мне... ничего... Прошу тебя, говорю я... Разреши мне...

Грею воду в кастрюле. Да, на плитке – плитки я больше не боюсь… Выливаю воду в таз. Петрос не верил, смотрел и улыбался. Добавляю холодной воды. Ставлю таз у его ног – он сидел на краю кровати. Прошу тебя, говорю. А он смеется. У меня, говорит, ноги чистые. Я больше не приду, говорю. Тогда он соглашается. Подвертывает штанины – как лодочник, – снимает ботинки и носки. Бог мой, какие красивые ноги – большие и сильные. Ставит их в таз. А я, на коленях, держу его ноги в теплой воде. Видела бы ты, какой подъем у ноги... А пальцы... Большой широкий, второй чуть выше, между ними промежуток, как у античных статуй – от ремешка сандалий... А Петрос смеялся и гладил меня по голове, пока я мыла ему ноги... Потом он перестал смеяться... Я пожалела, что остригла волосы. Мне так хотелось вытереть ему ноги своими волосами, А Петрос...

ПОПИ

Его зовут Петрос?

АНТУЛА

Я не говорила Петрос.

ПОПИ

Ты три раза назвала его. Господи, просто не верится – Петрос.

Быстрым шагом входят Катя и Алекос.

КАТЯ

(С неодобрением взглянув на Антулу): О каком это Петросе вы говорили?

ПОПИ

Я не говорила Петрос.

АНТУЛА

Ты что? Какой еще Петрос?

КАТЯ

Мне так показалось. До свидания. Опаздываю. (Уходит с Алекосом.)

ПОПИ

До свидания. Я тоже подзадержалась. Вот, значит, почему ты опять стала играть на пианино. А я бросила.

АНТУЛА

Я буду давать уроки.

ПОПИ

Если хочешь, я найду тебе учениц. Знаю двух девочек. А ты будешь мне все рассказывать? Как тогда, когда мы ходили в консерваторию. Как я тебе завидовала... А теперь...

АНТУЛА

О чем мы могли тогда говорить?

ПОПИ

О первых увлечениях. Помнишь, за тобой один верзила бегал? А ты сердилась. Как же ты изменилась, Антула. В ту пору тебе нравились длинные, тонкие пальцы скрипачей. А теперь ты мне о ногах рассказываешь...

АНТУЛА

Все мы меняемся, Попи. Разве не так?

ПОПИ

Да, меняемся. Мне пора. До свидания. Так, значит, если бы ты не остригла волосы...

АНТУЛА

Глупости все это. До свидания. И не забудь об уроках.

ПОПИ

Всего доброго. Найду я тебе учениц. Кажется, я и сама начну заниматься. Если время найду. До свидания. Днем забегу еще, скажу об ученицах. Пока

Попи уходит. Антула подходит к пианино, стоя берет все тот же аккорд. Входит Анна.

АННА

Ушла она? О чем это вы так долго разговаривали?

Антула не отвечает, даже не оборачивается. Играет одним пальцем два ля, потом три ля – как прежде. Внезапно подходит к Анне и кладет руки ей на плечи.

АНТУЛА

(Взволнованно): Скажи, Анна, неужели никогда не найдется человек, который смог бы меня полюбить? Скажи. Неужели всю жизнь так? Ну скажи же, Анна. Знаешь, что я сделала прошлой ночью? Когда Катя и Элени ушли, я встала с постели и стала подглядывать в замочную скважину... Да, в замочную скважину. Он сидел на кровати, снимал ботинки, потом носки... Лица его я не видела, но чувствовала, что он улыбается, потирая пальцы ног. Ты слышишь, Анна, – в замочную скважину... Я дрожала от стыда, от страха, от боли... Упала у изголовья кровати и плакала от странного – несчастливого – счастья... Скажи: неужели никто никогда меня не полюбит? Сколько раз мне приходила в голову мысль обмотать лицо черным шарфом и выйти ночью на улицу – как те женщины... Но – не могу. Не могу. Скажи же... (Плачет, припав к плечу Анны. Анна гладит ее по голове.)

АННА

(Медленно, почти торжественно): Мы привыкли все время чего-то ждать. Ждать, что нам принесут другие... Замкнулись. Мы еще не научились сами делать первый шаг. Он самый трудный – первый шаг. Не знаешь, с чего начать, что делать. Петрос говорит: первый шаг не для того, чтобы узнать, что мы собой представляем, а чтобы понять, по чьей вине мы такие. И тогда, говорит, мы сможем измениться. Сможем.

АНТУЛА

(Указывая на обожженное лицо): А в этом кто виноват? Это изменится? Скажи: как это может измениться?

АННА

(Неожиданно просто и серьезно): Это не изменится. Изменится твой взгляд на это, и как мы будем на это смотреть. Красота кроется глубоко внутри. Она не на лице. Лицо старится, увядает, исчезает. Она глубже и дальше – в том, что мы создаем и что остается. Петрос говорит: работая, мы узна­ем, что собой представляем и что можем сделать. (При этих словах бесшумно входит Мария, Убирает со стола, медленно и осторожно складывает вышитую салфетку, раскладывает на столе ткань, измеряет, в раздумьи держит ножницы в воздухе. Анна продолжает): Работая, мы учимся трудиться. Он говорит: если мы не можем ничего делать для других, не сможем ничего сделать и для себя.

АНТУЛА

(Успокоившись): Да, ничего. Но потихоньку, думаю, сможем: для Элени, для тебя, для других... Смотри (указывает на Марию): она уже начинает. Раздумывает. Первый шаг, как мы говорили. (Марии): Платьице для малышки?

МАРИЯ

(Рассеянно): Да.

АНТУЛА

Пришьешь кругом оборки? И кружевца... (Словно желая помочь Марии и вместе с тем себе самой.) И два бантика на плечиках, как ты говорила. Будет очень красиво.

МАРИЯ

Рука не поднимается. Будто онемела. Да и боюсь чего-то. Временами чувствую себя, как та собака – помните? Какие-то иностранцы, уезжая, оставили ее своей прислуге. Та взяла собаку и привязала у себя на дворе. Сама уходила на весь день. Мы слышали, как собака лаяла и гремела цепью. Потом умолкала и вглядывалась вдаль. Внезапно снова начинала лаять... Странный это был лай, похожий на сердитый плач. Спустя некоторое время слышалось лишь страдальческое повизгивание, порой хриплое. А потом ничего. Целыми днями собака молчала, и мы решили, что она привыкла, успокоилась. Пила воду из миски. Что-то ела. Однажды ночью – помните? – она испустила такой крик – не лай, а прямо-таки человеческий судорожный крик. И подохла. Миска с водой до сих пор стоит во дворе. (Пауза.) Трудно бывает отвыкать.

АННА

Трудно.

АНТУЛА

Очень трудно.

АННА

(Словно возражая кому-то): Но ведь собаку вырвали из хороших условий и привязали – одинокую – во дворе. А если бы ее взяли со двора, отвязали и выпустили на свободу?

МАРИЯ

Мне кажется, она могла бы вернуться на теплый двор и сама постаралась бы просунуть морду в ошейник. (Пауза.) Мне кажется, она испугалась бы этой неизвестной свободы, или других собак, или своих же зубов. (Пауза.)

ЭЛЕНИ

(Входит с метелкой – сметать пыль, подходит к окну.) Как быстро наступила весна в этом году. Свет просто слепит. Глаза никак не могут привыкнуть – слезятся, плохо видишь. (Задергивает гардины.) Потихонечку привыкнем. (Начинает сметать пыль.)

МАРИЯ

(Будто не слышала слов Элени): Оцепенение какое-то. Иногда я чувствую себя, как та собака... Какой-то страх...

АНТУЛА

Да, страх. А самый большой страх – надежда.

АННА

И решимость.

МАРИЯ

Решимость – самый большой страх. Будто сдаешь экзамен перед людьми. Столько времени держу ножницы, чтобы раскроить материю, и все не могу решиться. Ножницы не раскрываются – будто склеились. А когда раскроются, будет так, словно открываешь окно в незнакомый город, куда приехала ночью, а утром тебя пугает чужбина. (Пауза.) А ножницы и вправду не раскрываются. Заржавели наверно.

АНТУЛА

А ...

АННА

Глупости.

МАРИЯ

Ра-а-скрылись. (Удивленная, держит раскрытые ножницы. Потом наклоняется над столом и делает первый надрез. Антула и Анна наклоняются рядом с ней.) Я придумала, как это будет. Вот – здесь – так. (Берет булавки, держит их губами, что-то бормоча про себя. Умолкает, целиком уйдя в работу, ни на что не обращая внимания.)

АНТУЛА

(Анне): Когда я вижу ее с этими булавками во рту, мне становится страшно. Ведь она может нечаянно их проглотить. Не хочу с ней разговаривать. Вдруг она забудется, ответит, и булавки вопьются ей в горло. Т-с-с-с... Молчи, не мешай, она работает. Пойду, принесу ей, что у меня накопилось: кружева, пряжки, пуговицы. (Уходит в дверь спален.)

Элени открывает комод и несет Марии ткань.

ЭЛЕНИ

Я нашла вот этот перкаль. Возьми, может пригодиться тебе для платьиц.

МАРИЯ

(Не глядя): Да.

ЭЛЕНИ

Это та самая ткань из дома... Первый сорт. Мы ее берегли для наволочек, ты знаешь.

МАРИЯ

(Почти неразборчиво): Для наволочек, да. (Элени, улыбаясь, качает головой. Направляется на кухню.)

АННА

(Элени): Собираюсь уходить.

ЭЛЕНИ

(От кухонной двери): Куда?

АННА

Насчет работы.

ЭЛЕНИ

Решилась? Пойдешь на работу, которую господин Андроникос нашел?

АННА

Нет. Постараюсь найти сама.

ЭЛЕНИ

Где?

АННА

Не знаю. Поищу.

ЭЛЕНИ

(Снова улыбается): Спасибо Анна. (Уходит.)

АННА направляется к двери. Останавливается. Входит АНТУЛА, держа обеими руками охапку нот.

АНТУЛА

Анна...

АННА

(Оборачивается от двери): Что?

АНТУЛА

Погляди. (Указывает глазами на ноты.) Целая гора. В самом деле, будто гору подняла.

АННА

А ленты-бантики и брошки не принесла?

АНТУЛА

Совсем забыла. Но у нее (кивком указывает на Марию) и так целая куча. Потом принесу.

АННА

Будешь заниматься?

АНТУЛА

Он читает.

АННА

Кто?

АНТУЛА

Петрос, там в комнате. Я за нотами заходила, с ним не разговаривала. Он поднял глаза и улыбнулся. Будто сказал: да, да, да. И эта гора сразу стала легкой-легкой. Она связала мне руки – я не смогла погладить его по голове. Держала ноты. Знаешь, какая бумага тяжелая?

АННА

Знаю по книгам. Что ты их держишь столько времени?

АНТУЛА

Ах, да. (Кладет ноты на пианино, раскладывает на две стопки сверху.)

АННА

Что будешь разучивать?

АНТУЛА

Пока не знаю. Сейчас, когда я ноты положила, чувствую, как руки отяжелели.

АННА

Первый шаг, как говорится.

АНТУЛА

Первый шаг, он труден. Ногой не двинуть, рука отяжелела. Как ножницы у Марии.

АННА

Смотри, работает.

АНТУЛА

Не слышит, не видит. Забыла, зачем работает, для кого работает. И не вспоминает о соседкином младенце.

АННА

Работая, мы самих себя забываем. Первый шаг сделан. Но этого недостаточно. Петрос говорит: надо разглядеть в себе лучшее и это лучшее усилить, укрепить. Во всех нас есть что-то лучшее, и единственная радость – превратить его в действие и не только для себя, для всех.

АНТУЛА

Боже мой, ты говоришь прямо как проповедник. У тебя на языке только: надо, надо, надо... Нет, Петрос не так говорит. В его устах это слово звучит по-иному – проще...

АННА

Увереннее. Потому что он сам уверен.

АНТУЛА

И красив. Поэтому?

АННА

Возможно и поэтому.

АНТУЛА

Может быть, эта уверенность оплачена практикой. Какая жизнь! Катя нам рассказывала. Какие опасности – каждую минуту рядом со смертью. Потому и слова его – не пустые слова.

АННА

Естественная уверенность – сила и дисциплина. И долг.

АНТУЛА

Помолчи, совсем в проповедника превратилась. Петрос не дает указаний. Он говорит, как дышит – спокойно и широко, и тут же начинаешь соразмерять свое дыхание с его дыханием, и не почему-нибудь, а потому что тебе от этого хорошо. Тебе действительно удается дышать глубоко и спокойно... Как в музыке: когда преодолеваешь трудности, обретаешь правильный ритм и чувствуешь, будто летишь.

АННА

Правильный ритм.

АНТУЛА

Может быть? Или не может?

АННА

Сыграй что-нибудь.

Антула вместо ответа играет "ля, ля – ля, ля, ля". Пауза. Играет опять то же самое. Подносит к клавиатуре вторую руку и начинает импровизировать на тему веселой и в то же время серьезной песенки.

Мария все время работает. Элени тихо входит из кухни, на минуту останавливается. Смотрит на Марию, на Анну. Подносит палец к губам, словно говоря: "Молчание". Улыбается и уходит в другую дверь. Анна подходит к окну и отдергивает гардины. Куплетик песенки все время повторяется, всякий раз более отчетливо и уверенно.

АННА

Что ты играешь? Вроде бы что-то знакомое, но не узнаю. Нет. Знаю... Вот опять... Две ласточки на проводах. И опять... Опять. Уже весна.

Стук в дверь. Все в тревоге оборачиваются. Антула продолжает – играть. Стук сильнее – стучат палкой.

АННА

Посохи слепых.

АНТУЛА

На этот раз и вправду, как посохи слепых.

Антула продолжает играть. Анна идет и открывает дверь. На пороге двое слепых: пожилой с аккордеоном и молодой с гитарой. Антула перестает играть. Все растеряны. Говорит только пожилой.

СЛЕПЕЦ

Играй, играй, госпожа моя, не останавливайся.

МАРИЯ

Заходите.

АННА

Заходите, заходите.

СЛЕПЕЦ

Вы уж извините нас... Играй, пожалуйста. (Антула неловко и нерешительно начинает играть ту же песенку.) Мы мимо проходили. Останавливаюсь, слушаю. Хорошая песенка, легкая и добрая. Думаю: хороший человек ее играет и меня научит. Решил: постучусь. Когда слушаешь музыку, видишь душу. Видишь. Так что играй, а я достану свой инструмент. Ты тоже возьми гитару. А ты играй, госпожа моя. Потихоньку я и сам подберу – песенка легкая, хорошая. (Нажимает на клавиши аккордеона. Молодой играет на гитаре. Постепенно все слаживается, и начинается небольшой странный концерт.) Вот видишь? Я сумел. Браво. Здорово у нас получилось.

Входит Элени и в изумлении останавливается у двери. Роется в карманах передника, достает монету, держит ее двумя пальцами, собираясь отдать слепым. Но на первом же шаге останавливается, прячет монету в карман, сует в карман и другую руку и уходит обратно.

СЛЕПЕЦ

Как по маслу. Будто я всю жизнь ее знал. А, может, и знал? Разве можно так сразу выучить, если не знаешь? (Тихо напевает, словно подбирая слова к мелодии. Скоро бормотание проясняется, и слышатся слова):

Можешь? Иль не можешь?
Не знаешь, так не выучишь.
Чтобы ритм угадать,
Искать надо и страдать.

Все потихоньку начинают напевать эти слова, Мария тоже поет, не прекращая работы.

СЛЕПЕЦ

Теперь мы песенку выучили, пора уходить. Извините меня. Спасибо. Хоро­шая песенка – мягкая и сильная. А? Чему-то вы меня научили, чему-то я вас – квиты. Спасибо. (Антула перестает играть, слепые складывают свои инструменты.) Не останавливайся, госпожа, играй – из-под пальцев тво­их льется дождь золотой – поливает поле – зреет колос наливной. А что? Я тоже худо-бедно сочиняю песенки. До свидания. Доброго вам утра,

АННА

Я вас провожу. (Берет его под руку.)

СЛЕПЕЦ

Не надо. Играй. Когда играет музыка, я вижу. (Стучат посохами в ритме музыки и идут к двери, напевая: "Можешь? Иль не можешь?..." Анна прово­жает их. Как только они выходят, она оборачивается и говорит):

АННА

Я ухожу. Если задержусь, обедайте без меня.

Никто не удивляется. Мария и Антула на секунду поднимают головы, взглянув на нее просто и естественно, будто говоря "хорошо, хорошо", и продолжают свою работу. Дверь закрывается.

МАРИЯ

(Шьет, тихо подпевая игре Антулы):

Можешь? Иль не можешь?
Не знаешь, так не выучишь.
Чтобы ритм угадать,
Искать надо и страдать.

(Говорит сама с собой): Мне это кажется немного глупым: "Не знаешь, так не выучишь". (Тихо смеется.) Глупо. А, Антула?

Антула не отвечает, продолжает играть, все более обогащая мелодию. В двери появляется Петрос в расстегнутой рубашке. Тихо подходит и останавливается позади Антулы, обеими руками берет ее за щеки, не отнимая рук от ее лица. От пианино летят звуки, похожие на рыдания.

АНТУЛА

(Как во сне, сдавленно): Петрос, Петрос.

ПЕТРОС

Тссс ... (Зажимает ей рот правой рукой.) Играй, играй... Ты так хорошо играешь. Никогда не слышал песни красивей. Она твоя. Наша. Ты станешь великим музыкантом. Да, да... А я буду приходить на твои концерты, сидеть в первом ряду, слушать и смотреть на тебя... Зал переполнен. Едва ты закончишь выступление, шквал аплодисментов прокатится надо мной. Огромная волна ослепительного света душит тебя и в то же время поднимает тебя высоко-высоко, как в пене, как пену. От радости, что ты даришь людям... (Музыка все более обогащается, становится огромной волной. Ее сопровождает невидимый оркестр.) Тссс... Тихо... Дарить людям радость – это счастье... Тссс... Великий музыкант...

АНТУЛА

(Рыдая от счастья): Стану... Я стану... (Плачет.)

ПЕТРОС

Тссс. Тихо... Играй, играй.

Оркестр продолжает играть. Медленно закрывается

ЗАНАВЕС

Афины, январь-февраль 1959
Перевод с греческого Т. Кокуриной
назад   |  вперед   |  наверх  


[ЯННИС РИЦОС]

 

SpyLOG

FerLibr

главная   

© HZ/ DZ, 2000-2001