index page

 
Кавафис.ru

главная   


главная

ЯННИС РИЦОС – ПОСОХИ СЛЕПЦОВ

Драма в трех действиях

Действующие лица:

Человек в шляпе,50 лет
Анна, боящаяся слепоты, 23 года
Мария, модистка, 34 года
Антула с обожженным лицом, 21 год
Элени, 36 лет
Катя, машинистка, 26 лет
Андроникос, 55 лет
Петрос, похож на рабочего, 29 лет
кира Статэна, соседка, 30 лет
Алекос, рабочий, 24 года
Попи, подруга Антулы, 23 года
Первый слепец, пожилой
Второй слепец, молодой
полицейский
ребенок Статэны.

 

Действие первое

Человек в шляпе, Анна, Мария, Антула, Элени, Андроникос, Петрос, кира Статэна, Катя, Алекос.

Большая комната на первом этаже старого дома. Слева входная дверь. Справа две двери: в спальни и в кухню. В большой комнате два окна, выходящие на улицу. Одно из них оборудовано под витрину шляпной мастерской. Шляпы на подставках, банты, цветы. Высокое зеркало. Между окнами диван. Несколько стульев. Старинный непокрытый стол овальной формы с толстыми резными ножками. Комод с мраморным верхом. В углу пианино. В левой части сцены, вне комнаты, видна темная деревянная витая лестница, ведущая с улицы в верхние этажи. Под этой лестницей в темноте еле различима фигура бедно оде­того пожилого мужчины в потертой шляпе. В этом Человеке в шляпе чувствуется нечто неопределенное, не от мира сего. Он говорит низким голосом, задумчиво и как будто равнодушно, но в то же время тоном откровения, в котором звучат нотки беспричинного счастья.

ЧЕЛОВЕК В ШЛЯПЕ

Слушай, слушай...
Этот легкий звук – посохи слепцов.
Лишь только ночь наступает
И на улицах загораются разноцветные рекламы,
а темень прячется под лестницами,
в уличных канавах, под мышками у женщин,
раздается этот звук – слышишь?
Это слепые идут домой,
покидают городские углы,
оставляя там усталые песни.
Под мышкой левой руки
они держат свои инструменты: гитары, скрипки,
аккордеоны, мандолины. Первым идет
самый младший слепец с жестяной коробкой.
Монеты не звенят. Только когда они переходят улицу
с одного тротуара на другой,
слышится легкое позвякивание – будто овца заблудилась средь ночи,
и среди тысяч колокольчиков звезд звенит ее маленький колокольчик.
Слышно только,
как осторожно и мудро постукивают посохи слепцов –
по плиткам, по земле или по асфальту.
Мягкий стук – он больше слышит, чем слышится –
так постукивают пальцы врача по бокам больного,
по груди, стараясь
определить точку беды,
предугадать опасность, поставить диагноз –
не выносить (что можно вынести?) –
диагноз сам по себе лечение,
по крайней мере, он – единственное лечение.

Слышишь? Идут слепцы, стук за стуком –
это прерывистый пульс на длинной руке незнакомца,
протянутой в ночь. Слепцы
держат посохи в правой руке,
высокие, как у патриархов, одинокие посохи,
словно скипетры некой отчаявшейся власти.
Непритязательные, скромные, отшельнические посохи,
как необходимые домам фундаменты... Горькие посохи...
Кажется, будто это епископ постукивает
по плитам пустой церкви.
Посохи, ведущие и страшные, будто стучат они в старую запертую
дверь,
а за дверью все умершие на кроватях.
Слушай этот стук. Он – как закрытые глаза, глядящие внутрь.
Никто
уже не может уснуть, пусть даже
крепко сомкнуты веки. Особенно громко
отдается стук посохов слепцов в подвалах:
дрожат оконные стекла, гремят висящие кастрюли,
да и на первом этаже то же самое,
и выше, и еще выше,
так, так – так –
так, так –
слушают стук по сердцу лежащие в постелях,
слышат удары по своим ранам
и обнаруживают место старой забытой раны,
на виске, в груди, в гениталиях...
Навсегда закрывшаяся рана смотрит внутрь,
и нет никого, у кого не было бы раны. Этот стук
словно старается рану разбередить,
чтобы выглянула наружу... Будто пытаешься
спичкой открыть глаз мертвеца...
Что увидит умерший? Так, так – слышите?
 
И влюбленные после акта любви
с глазами, открытыми в темноте, невидимые,
видят,
следят глазами за посохами слепцов,
и глаза их будто приклеены к кончикам посохов.
Они стараются разглядеть нечто дальше мрака содроганий,
в беспредельной пустоте.
И тогда, как белые призраки, поднимаются простыни,
как белые занавеси, закрытые перед ночью,
как белые флаги незримого воинства,
А влюбленные остаются под кроватями,
неукрытые, обнаженные, побежденные,
их сломанные мечи брошены рядом.

Пауза

Проходят с посохами слепцы, как лозоходцы,
ищут во тьме жилу света – что ищут?
В их инструментах свернулась калачиком ночь, принимая их форму.
В полости их гитары спит, как большая восьмерка, маленький город с погашенными огнями. Их посохов стук
так, так – так – так, так – как раздается...

(Правой рукой делает жест возле уха, словно отгоняя насекомое.)

Это всего лишь комар.

(Вслушивается с рукой возле уха. Продолжает говорить медленно – медленно.)

Да, малюсенький комарик.

(Уходит, улыбаясь.)

Пока Человек в шляпе говорит, в комнате неподвижно сидят три сестры: Мария за ширмой со шляпой в руках, Анна на скамейке в левом углу с книгой на коленях и на диване, как окаменелая, Антула (у нее обожженное лицо) .

АННА

Слышала?

МАРИЯ

Что?

АННА

Слушай, слушай: так, так – так...

МАРИЯ

Часы?

АННА

Посохи слепых стучат.

МАРИЯ

Ах да, они всегда возвращаются в это время, с гитарами. Они живут здесь неподалеку.

АННА

Так, так – так – слышишь?

МАРИЯ

Ну и что?

АННА

Прошли – так, так. Зажги же, наконец, свет.

МАРИЯ

В прошлом месяце мы нажгли электричества на 150 драхм.

АННА

Из-за витрины с твоими шляпами.

МАРИЯ

Да. Из-за витрины со шляпами.

АННА

А кто их покупает?

МАРИЯ

Никто.

АННА

Тогда...

МАРИЯ

Ничего.

АННА

Хороший ответ. Ничего. Ничего. Мрак.

АНТУЛА

Мрак.

МАРИЯ

И ты заговорила, Антула?

АНТУЛА

Нет.

АННА

Нет ничего, темнота. Мы как слепые. Мне кажется, у меня тоже посох, и я стучу им в стену. Когда ничего вокруг не видишь, вглядываешься в себя... Мрак.

АНТУЛА

Мрак – это хорошо... Ты не видишь, тебя не видят. Да и на что вокруг смотреть?

АННА

Что ты там бормочешь?

АНТУЛА

Ничего.

АННА

Ничего да ничего. На этом разговор кончается. Ты будто кидаешь камень в воду и тут же прячешься.

АНТУЛА

Прячусь.

АННА

Я не хотела этого говорить. Не потому, что ты никуда не выходишь...
Может, я тоже? Разница в том, что я беру камень, чтобы его сначала рассмотреть, а уж потом бросить в колодец, прислушаться к звуку, наклониться над колодцем, заглянуть в него. Мария, да зажги же, наконец, свет.

МАРИЯ

Чтобы ты опять принялась за чтение? Хватит уж, бедная моя Анна. Ты перетрудила глаза. Говорила тебе мама...

АННА

(Передразнивая голос Марии): Говорила тебе мама: "Анна, береги глаза». Сколько можно повторять одно и тоже? Вы что – не понимаете? Я хочу видеть.

МАРИЯ

Так ведь от уличных фонарей светло.

АННА

Дальний свет – как сквозь воду. Мы вроде рыб. Я ощущаю воду в глазах. А эта твоя витрина со шляпами...

МАРИЯ

Да, с моими шляпами. И оттуда свет идет.

АННА

Странный свет... И то, и дело, свет от автобусных фар, когда они за угол заворачивают. Вглядись: болванки для твоих шляп – как отрубленные головы.

АНТУЛА

Как отрубленные головы...

АННА

Что ты возишься с этими шляпами. Они в нашем бедном квартале выглядят полнейшим диссонансом. Когда смотришь на них с улицы рядом с овощной лавкой, а с другой стороны – чуть ближе – с маленькой мясной... Антула, ты обратила внимание?

АНТУЛА

Нет. Я так давно не выходила на улицу... Не знаю, как все это смотрится снаружи.

АННА

Как стеклянный квадрат из другого времени. Окно бесполезной, мертвящей элегантности, ненужной и смешной.

МАРИЯ

Как ты с нами разговариваешь, Анна? Это все твое чтение.

АННА

Я слышала, как смеются, да, стоят перед витриной с твоими шляпами и хохочут – рабочие и мальчишка из бакалейной лавки в грязном переднике.

АНТУЛА

Да, да. Смеются. (Смеется сдавленным смехом.) Да. Я видела в окно.

МАРИЯ

Антула, что с тобой?

АНТУЛА

(Резко обрывает смех. Другим тоном): Это окно – как старый, забытый иконостас какой-то забытой религии со странными святыми в углу дома, где никто больше не верит.

МАРИЯ

Иконостас... Витрина...

Фары грузовика освещают комнату мертвенно-бледным светом.

АННА

Бестелесные святые с отрубленными головами. Не на подносе. Висящие головы, а нимбы у них из перьев и лент... Отрубленные головы...

МАРИЯ

Замолчи, замолчи.

АННА

Убери ты их оттуда, убери... Я не могу больше на них смотреть... Они – как мертвецы на параде. Из-за них улицу толком не видно. Никчемные они, смешные... Их никто не покупает... Над ними смеются, над нами издеваются...

АНТУЛА

Не надо, оставь их. Пусть смеются, пусть издеваются. Когда над нами смеются, я чувствую, что мы – нечто иное, непохожее на них. Что мы – это мы, и я ожесточаюсь и хочу быть еще больше такой, какая я теперь: деклассированная со страшным обожженным лицом.

АННА

Как вы терпите все это. В конце концов, нужно же хоть что-то изменить.

АНТУЛА

Изменить – что? И как? Не хочу я ничего менять. Мы ко всему этому привыкли. Это все наше. Это мы сами. Перемены происходят все время. Наш красивый дом превратился в развалину. Наше богатство превратилось в бедность. Из множества друзей не осталось никого... Одиночество... Перемены, изменения... Но что-то должно же оставаться незыблемым, укоренившимся, окаменевшим.

АННА

Как ты выносишь все это, Антула? (Марии): А ты? Видишь все это барахло, прикасаешься к нему, создаешь его... И ведь понимаешь, что это барахло.

МАРИЯ

Сама бы сделала что-нибудь полезное. Иди работать. А то проработала всего-навсего неделю и бросила. Даже ничего не заработала.

АННА

Зачем напоминаешь? Ты же знаешь...

МАРИЯ

Ты тоже знаешь. Первое время после смерти отца мы жили этими шляпами. У нас их раскупали. И часть отцовских долгов смогли заплатить, и бедная наша мама не чувствовала себя униженной.

АННА

Первое время – да, чтобы нас позорить. Заказывали шляпы для дочери директора банка. Знатные дамы – мамины подруги. А мама плакала ночи напролет, я слышала.

АНТУЛА

Я тоже слышала, как мама плакала. А один раз она надела одну из твоих шляп, стала смотреться в зеркало в зале и улыбнулась. Я подглядывала из-за портьеры. Потом она пошла к кому-то с визитом. Стала спускаться по лестнице, но дошла только до середины, села на ступеньку и заплакала. Шляпу держала перед собой обеими руками – как черный кубок, словно хотела наполнить его слезами. Я опять шмыгнула в зал. Дверь скрипнула, и мама испуганно спросила: "Кто там?" Спросила голосом, изменившимся до неузнаваемости. Я и сейчас слышу этот голос. Я не отозвалась. Мама поднялась к себе в комнату и заперлась там. С тех пор она не вставала, с постели. К счастью, она не успела увидеть меня обожженной.

МАРИЯ

Привычка к шляпам у меня от мамы. Вы были еще совсем маленькими, не застали те красивые шляпы со страусовыми перьями. Они делали тебя выше чуть не на целый метр. Ты чувствовала, как перо колышется на ветру, будто это дерево, растущее у тебя на голове, будто ты сама дерево, а на нем сидит птица и весело поет. Или это перо – как небольшое знамя – прославленное, устойчивое, завоевательное, и все его приветствуют... Маленькие вы были, не застали и другие шляпы – летние, с длинными шарфами. Ими обматывали шею, лицо, талию. Они были тонкими и легкими, как голубое дыхание весны... Или вот еще другие – с лентами цвета морской волны, искусственными цветами и вишнями. Казалось, ты таскаешь на голове целый сад, правда, легкий. В один прекрасный день, когда мы ехали в открытом экипаже, какая-то птичка обозналась и села Елене на шляпу. Мама громко рассмеялась, птичка испугалась и улетела.

АННА

(Тихо): Сколько раз мы об этом слышали.

МАРИЯ

(Она не слышала): Однажды мама собиралась идти в театр, но никак не могла выбрать шляпу. Примеряла то одну, то другую и отбрасывала. А отец кричал из другой комнаты: "Ты все еще не готова?" – "Минутку, – отвечала мама, – Одну минутку". Тогда я беру кусок розового сатина, небольшое перышко, брошку и при помощи нескольких булавок мгновенно сооружаю шляпку. "Чудесно", – сказала мама и пошла в театр в этой шляпке. Боже, как я тогда гордилась...

АННА

Тогда это было нужно и своевременно...

МАРИЯ

(Все еще не обращая внимания на ее слова): На другой день мама говорит мне: "Твоя шляпа имела большой успех – succe epatage. Я, конечно, не сказала, что это твоя работа. Прямо из Парижа". С того дня все шляпы для мамы делала я.

АНТУЛА

До чего ж они красивы. У тебя изысканный вкус.

МАРИЯ

Мама говорила: "Если мы разоримся, за тебя я не боюсь. У тебя ремесло в руках". Она все время боялась, как бы мы не обеднели.

АНТУЛА

Мы все время жили в страхе...

МАРИЯ

А когда мы действительно обнищали, и изготовление шляп стало моей профессией, мама перестала носить шляпы.

АНТУЛА

Бедная мама...

МАРИЯ

Однажды, незадолго до смерти, она взяла меня за руки и стала разглядывать пальцы, исколотые иголкой. Потом заплакала и стала целовать их. И сказала: "Прости меня, я забылась". Достала из комода пузырек со спиртом и смочила мне руки.

АНТУЛА

Спиртом...

АННА

Сколько раз ты будешь рассказывать нам одно и то же, одно и то же, одно и то же. Видела я ваши старые шляпы с цветами и вишнями. Они как забальзамированные сады в запыленных шляпных коробках на шкафу. Как увядшие цветы с гробов.

МАРИЯ

Замолчи, не говори так. А что нам еще делать? Мои руки привыкли шить, обманывать себя, убивать время...

АННА

Займись чем-нибудь другим.

МАРИЯ

Я больше ничего не умею.

АННА

Научись. Научись. Иногда мне хочется схватить твои шляпы и кидаться ими... Кидаться...

АНТУЛА

Кидаться – во что?

АННА

Не знаю... В нас, в темноту, в ночь, в смерть...

МАРИЯ

Что ты так кричишь? Почему сама не идешь работать? "Научись, научись", говоришь другим. А сама что делаешь? Неделю поработала...

АННА

Не могу. Чувствую, как глаз начальника следит за мной. Не для того, чтобы видеть, работаю я, или нет, а чтобы определить, до какой степени я согнулась. Ощущаю его взгляд на своей спине, как мешок с камнями. А он будто вычисляет его тяжесть по тому, насколько я согнулась. Сначала я сгибалась. Сгибалась, чтобы было удобнее держать мешок... Сгибалась, прежде всего, чтобы не видеть. А согнувшись, видела мешок у себя на спине, видела свои опущенные глаза и степень наклона. Когда смотришь, не можешь нагибаться. Тело само по себе выпрямляется, чтобы смотреть прямо в глаза. Чтобы глаза были на уровне горизонта.

МАРИЯ

До чего тебя чтение довело... Говоришь как-то странно. Туда-сюда, так-сяк. Не очень-то я понимаю, о чем речь. Понимаю скорее...

АННА

Другое дело, когда ты нагибаешься по свой воле – ну, скажем, посадить ребенка на закорки. Так ветка нагибается, если на нее сядет птица. Птица поет, может, только для себя. Но ветка слушает – может, только для нее. Ты когда-нибудь обращала внимание на листья? Они похожи на зеленые ушки, которые прислушиваются. Другое дело, когда сгибаешься по собственной воле. Так и в любви... Хороший наклон...

МАРИЯ

О какой любви ты толкуешь? Что ты вообще о ней знаешь и откуда? Помолчи лучше. Ступай работать. Господин Андроникос нашел для тебя другое место. Французская переписка. Почему не идешь?

АННА

Господин Андроникос... (С явным отвращением): Господин Андроникос...

МАРИЯ

Зачем ты так... Отец его очень уважал. Был его другом, несмотря на то, что господин Авдроникос намного моложе. Он обо всем позаботился после смерти отца. Хлопотал, чтобы дом наш был продан за хорошую цену.

АННА

Дом купила его сестра. А?

МАРИЯ

Это он заботился о маме перед ее кончиной.

АННА

Как и почему он заботился, не скажешь, а? Не скажешь?

МАРИЯ

Анна, Бога ради, уймись. Кто платит за нашу квартиру? Кто назначил на должность нашу Катю?

АННА

А почему он ее назначил? Кое о чем наша Катя знает. И ты знаешь... И Антула знает... И Элени... Все мы знаем, только делаем вид, будто ни о чем не ведаем. Зачем? Зачем он и для меня нашел место? Не знаешь? Хочешь, мы начнем об этом говорить? Все видеть и обо всем говорить? Молчать можно, но не видеть нельзя. Так молчи же… Молчи. (В испуге меняя тон): Слышишь? Так, так – так… Посохи слепых.

АНТУЛА

Как хорошо! От меня никто ничего не требует. Ни из дому выходить, ни работать, ни каких-нибудь услуг. Как хорошо! Будь благословенна та плитка, будь благословенно мое обожженное лицо (подносит руку к обожженной щеке). Оно дало мне право ничего не делать. Чтобы меня никто не видел. И пианино мое вы не продали, хотя я больше не играю, и никто меня не спрашивает, почему я больше не играю. Спросите же меня. Посмотрите на меня, на мое обожженное лицо. Боитесь? А? Я вам его покажу. Каждый день я вижу его в зеркале. Ваша красивая Антула, которая так часто смеялась и прекрасно играла на пианино веселые песни. В черной блестящей поверхности пианино я вижу свое лицо, утонувшее в черном колодце. Смотрю на него. А вам всегда показываю обожженную часть, чтобы вас попугать. Дурочки, она у меня вместо щита. Чтобы прятаться за ним, ни во что не вникать. Но вы сами-то, почему на меня не смотрите? Ни о чем не спрашиваете? Почему ничего не требуете от меня? Хотя бы, чтобы я опять стала играть на пианино. Я три года к нему не прикасалась, а вы даже не спросили меня, почему… Чтобы не узнать того, о чем вы знаете, и ты, и ты, и Элени, и Катя… Чтобы не слышать о том, о чем все мы знаем. А я все ждала, что вы меня попросите.

АННА

Антула, Антула…

МАРИЯ

(Вместе с Анной): Антула…

АНТУЛА

Но сегодня вечером я сама буду играть. Я победила в себе желание услышать просьбу об этом от вас. Сама буду играть, без чьих-либо просьб.

МАРИЯ и АННА

Антула…

АНТУЛА

Да, да, сама... Я знаю, вы от меня ничего не требуете из любви ко мне. Из сострадания... Да... Но я сама от себя требую... Буду играть в каком-нибудь кабаре или ресторане... Что-нибудь и я заработаю, принесу в дом. Оплачу сама свой хлеб.

МАРИЯ

Антула, детка моя... Кто тебе говорил такое? Кто требовал от тебя?

АНТУЛА

Вот именно: кто требовал? Да никто. Я сама решила. Буду показывать только красивую половину лица. (Подходит к пианино, открывает крыш­ку, садится). Вот так – только красивую половину. Как у ангела, как вы меня когда-то называли.

Тихо наигрывает начало Вальса №3 Шопена. Мария и Анна молча плачут. Фары проезжающего автомобиля освещают через окно безупречный профиль Антулы. Она продолжает играть с настроением, в котором странным образом сочетаются горечь и победа. Открывается правая дверь. Входит Элени в кухонном фартуке. Делает жест рукой, словно спрашивая Марию и Анну: "Что здесь происходит?", но, быстро овладев собой, спрашивает обычным голосом:

ЭЛЕНИ

Катя не приходила?

МАРИЯ

(Как можно спокойнее): Нет.

ЭЛЕНИ

Что-то запаздывает она сегодня.

АННА

Запаздывает.

ЭЛЕНИ

Уже больше десяти. А вы что в темноте сидите?

МАРИЯ

Решили немножко сэкономить.

ЭЛЕНИ

Сэкономить...

АНТУЛА

(Продолжая играть): А ты сама почему свет не зажгла? Чтобы не видеть? Ты же слышала. Да, я играю! Зачем ты изменила голос? Зачем притворяешься, будто не заметила? (Мягко, но настойчиво): Зажги свет, прошу тебя! (Элени зажигает свет, обнимает сзади Антулу за шею, целует ее волосы.) Спасибо, Элени.

Стук в дверь.

АННА

(Тихо): Посохи слепых...

ЭЛЕНИ

Катя, это ты? Открывай сама.

Стук повторяется. Элени открывает дверь, входит Андроникос. На минуту в изумлении останавливается на пороге и, как зачарованный смотрит на Антулу – видна только неповрежденная красивая часть ее лица.

АНДРОНИКОС

Ну прямо ангел!

Пауза. Антула продолжает играть, не оборачиваясь. Анна потихоньку выходит с книгой в руках.

ЭЛЕНИ

Господин Андроникос... Какими судьбами?

АНДРОНИКОС

Добрый вечер... Забыл поздороваться.

МАРИЯ

Добрый вечер.

АНДРОНИКОС

Шел мимо, решил зайти пожелать вам доброго вечера. Кати нет дома?

ЭЛЕНИ

Она собиралась после работы пойти в кино, немного поразвлечься. Идет какой-то фильм, я не запомнила названия. Иди, говорю, с 8 до 10. Она должна вот-вот прийти.

АНДРОНИКОС

Я, знаете ли, был сегодня в конторе, где она работает, мне нужно было повидать директора. Мне сказали, что она ушла рано. Отпросилась, заболела, говорит.

ЭЛЕНИ

Ей со вчерашнего дня нездоровилось. Я сама ей сказала: сходи в кино, отвлекись немного от всего.

АНДРОНИКОС

Меня интересует... Возможно, так оно и есть... Видите ли, я рекомендовал ее на эту работу, так что в некотором роде несу ответственность. Мне не хотелось бы, чтобы говорили, будто она злоупотребляет моей дружбой с директором и пренебрегает своими обязанностями.

ЭЛЕНИ

По-моему, она никогда прежде не была такой усталой и раздражительной как в последнее время. Вы свой человек, вам я могу сказать: да, она что-то стала нервничать. Сходи в кино, сказала я ей. Впрочем, это в первый раз…

АНДРОНИКОС

Возможно...

ЭЛЕНИ

Извините – я не предложила вам сесть. Мария, будь добра, принеси стул для господина Андроникоса.

АНДРОНИКОС

Спасибо. Я мимоходом, сидеть не буду. Куда Анна ушла? Что она решила? Не пойдет на работу? Это очень хорошее, достойное место и достаточно выгодное.

ЭЛЕНИ

Конечно, пойдет. Только сейчас у нее грипп. Эти весенние простуды долго не проходят. Она все еще кашляет.

АНДРОНИКОС

Я со своей стороны сделал все, что мог.

ЭЛЕНИ

Мы вам очень благодарны, господин Андроникос. Мы вам многим обязаны. Катя все время о вас говорит. И Анна довольна. Она пойдет на эту работу.

МАРИЯ

Нет, не пойдет.

ЭЛЕНИ

Мария... Ты что, Мария?

МАРИЯ

Она сама сказала: не пойдет.

АНТУЛА

(Продолжая играть): Не пойдет.

АНДРОНИКОС

Ты так долго играешь?

АНТУЛА

Как видите, я.

АНДРОНИКОС

Верно говорили: у тебя выдающийся талант. (Подходит к ней и гладит ее по здоровой щеке.) Ангел...

АНТУЛА

По другой щеке, господин Андроникос...

ЭЛЕНИ

(Вмешивается.) Посидите с нами. Скоро и Катя придет.

АНДРОНИКОС.

Не могу, я и так задержался. Спокойной ночи. Всегда к вашим услугам. Скажите Кате, что я был в конторе и здесь.

ЭЛЕНИ

Конечно, скажу. Спокойной ночи. И не забывайте нас. Спокойной ночи.

АНТУЛА

И знайте: она не пойдет.

АНДРОНИКОС

(От двери): Кто? Анна?

АНТУЛА

(Вставая и закрывая крышку пианино): Ни Анна, ни Катя. Доброй вам ночи. (Нервный смех.)

Дверь с шумом захлопывается. Элени и Мария переглядываются. Антула стоит, не оборачиваясь, показывая только красивую часть лица. Смеется. Пауза.

МАРИЯ

Антула, что с тобой?

АНТУЛА

Смеюсь. А вы что – не хотите, чтобы я смеялась? Играю на пианино и смеюсь. Показываю красивую половину лица. До сих пор показывала только некрасивую. Мое лицо – наполовину день, наполовину ночь. Наполовину. Наполовину белое, наполовину черное. Наполовину жизнь, наполовину смерть. Ночью все прячется, днем все на виду. Я показываю вам свой день. Вам не нравится?

ЭЛЕНИ

(Меняя тон, будто впервые говорит своим голосом): Вся жизнь – это жизнь и смерть вместе. Весь день – это день и ночь вместе. Ни черное, ни белое. Черное и белое вместе.

АНТУЛА

Вот как заговорила наша старшая сестра. Другая сторона трагедии – комедия, но настоящая драма – это когда черное и белое вместе. Ты знаешь намного больше, чем все мы. Ты берешь на себя все наши грехи, ты их знаешь, иногда им способствуешь, потому что понимаешь: иначе быть не может. Бедная ты наша хозяюшка в скромном кухонном фартуке. (Подходит к Элени, развязывает фартук, кончиком утирает ей глаза. Элени сидит неподвижно, как загипнотизированная.) Ты уж прости нас, мамочка, наша домашняя святая в переднике, с кастрюлями вместо церковной утвари. Мы все время показываем только или черное, или белое. Если бы мне не было стыдно, я встала бы перед тобой на колени. (По рассеянности надевает фартук на себя.)

Входит Анна.

АННА

Ушел он?

МАРИЯ

Ушел.

ЭЛЕНИ

(Словно очнувшись от сна): Ушел.

АНТУЛА

И больше не придет.

ЭЛЕНИ

А как же с работой для Анны? А Катя? А плата за квартиру?

АНТУЛА

Ты же все знаешь, мамочка. И Мария знает. И Анна. Она правильно говорит: все мы об этом знаем. Так что – не говори.

ЭЛЕНИ

(Машинально хочет засунуть руки в карманы.) Где мой фартук?

АНТУЛА

Я его надела. Пойду посуду мыть.

ЭЛЕНИ – МАРИЯ – АННА

(Вместе): Нет, нет, не ты…

АНТУЛА

Почему нет? Анна правильно говорила Марии: всем нам надо заняться чем-то полезным. Это я могу делать.

АННА

Не ты.

АНТУЛА

Если господин Андроникос опять когда-нибудь зайдет, попроси его, Элени, найти работу для меня. Ну, скажем, в ресторане на пианино играть. Из-за меня господина Андроникоса не бойтесь. У меня свой щит. (Показывает изуродованное лицо.) В ресторане я никого не напугаю. Буду поворачиваться только так, чтобы была видна красивая половина.

АННА

Ради Бога, замолчи. (Быстрый стук в дверь.) Вот и наша Катя. (Бежит открывать дверь. На пороге незнакомец. Это Петрос.)

ПЕТРОС

За мной гонятся.

Анна захлопывает позади него дверь.

АННА

(Судорожно, быстро, будто против своего желания): Идите сюда: Тише. (Ведет его в комнату направо и закрывает за ним дверь.)

Сестры в растерянности молча наблюдают за ней. Анна прислоняется спиной к двери, как бы охраняя пришельца.

Пауза.

ЭЛЕНИ

Зачем ты его спрятала?

АННА

Не знаю.

МАРИЯ

А вдруг он убийца?

АННА

Не знаю. Не может быть.

АНТУЛА

Не может. У него такое спокойное и светлое лицо, хотя за ним и гонятся.

МАРИЯ

Правда, лицо спокойное.

ЭЛЕНИ

А если они видели, как он входил в наш дом, и нас привлекут к ответственности?

АННА

Ты права.

МАРИЯ

Скажи ему, чтобы ушел.

АННА

Не могу. Не сумею.

АНТУЛА

(Осторожно выглядывая в окно.) Там на улице двое стоят, наблюдают. Оглядывают все вокруг, видно, упустили его. Нельзя его сейчас прогонять. Будет хуже. Они увидят, как он выходит из нашего дома.

ЭЛЕНИ

Не надо сейчас.

МАРИЯ

Подождем немного.

АННА

С начала пусть эти уйдут.

АНТУЛА

(Заглядывая в окно осторожно, сбоку): Идут.

МАРИЯ

Куда?

АНТУЛА

Похоже, уходят.

МАРИИ

(Анне): Ты его к нам впустила, ты с ним и говори. Скажи так, чтобы он понял: это неприлично, мы здесь одни женщины, и не следует…

АННА

Не могу.

МАРИЯ

Что ты с нами делаешь…

АННА

Мне показалось, я его знаю. Это лицо...

МАРИЯ

Спокойное, да, я ничего не говорю.

АНТУЛА

Их больше не видно. Ушли.

ЭЛЕНИ

Слава тебе, господи. Пойду, поговорю с ним.

АННА

Только вежливо.

Стук в дверь. Все замирают.

Это они. Сейчас. (Неожиданно овладев собой, хладнокровно идет к двери. Глаза всех устремлены на дверь. Элени открывает. Пришла кира Статэна.)

КИРА СТАТЭНА

Добрый вам вечер.

ВСЕ

(С преувеличенной сердечностью, скрывающей растерянность, и в то же время с приятной расслабленностью от сознания того, что это не опасно.) Как это случилось, что вы о нас вспомнили?

СТАТЭНА

Значит, вы меня знаете? А я думала – вы меня не замечаете. Я кира Статэна, соседка ваша. Я живу над вами. Иной раз вместе со своим мусором выношу и ваш. Мусорщик проезжает рано, на рассвете. Вы еще спите.

ЭЛЕНИ

Большое вам спасибо. А я все понять не могла, какой это добрый ангел мне помогает.

СТАТЭНА

Подумаешь – дело. Я ко всему привычная. Чего только мои глаза не видели. Я на чужих людей работаю, понимаю. Ручки у вас белые и мягкие – барские. Вот вы такие красивые шляпы делаете...

МАРИЯ

Говори, говори, кира Статэна...

СТАТЭНА

Вот я и говорю: может, вы сошьете платьишко для моей девчушки?

АННА

У тебя ребенок?

СТАТЭНА

Девчоночка – вот такусенькая – две недельки всего, а уже улыбается. А когда она улыбается, я нарадоваться не могу... Словно бы все кругом светится.

МАРИЯ

Вот почему тебя в последнее время не видно было.

АНТУЛА

И не слышно было твоей песни со двора.

СТАТЭНА

Стало быть, слышали, как я пою? С песней легче работается.

ЭЛЕНИ

Значит, поэтому в последние дни мои мусорные ведра оставались полными.

СТАТЭНА

Не расстраивайся. Теперь я опять буду выносить. А ты, госпожа моя, утром спи. Я все равно встаю, когда светает, мне нетрудно.

ЭЛЕНИ

Спасибо тебе.

СТАТЭНА

За что ты, барыня, меня благодаришь? О чем я говорила? Ах, да...
Улыбается бедолага. Так мне хотелось маленького – пусть даже девочка будет. На что жить будем, говорил Статис – муж мой, значит. Три раза я скидывала. Плакала. Видели бы вы, как я плакала. Будто целого человека теряла. А они и человеками-то еще не были. Думала: ведь своими руками их убиваю... Четвертого решила оставить. Даже от мужа скрыла, будь что будет. Столько мучений, одним больше. Но это сладкое мучение. Статис поначалу хмурился. Что делать? Поглядите на него теперь: даже усы улыбаются. Старается виду не показывать. Я молчу, будто ничего не понимаю. Курить бросил. Говорит – горло болит. Пусть говорит. Ни в таверну, ни в кофейню не ходит. После работы сразу домой. Я молчу. И эту вот материю сам купил. Я чуть не засмеялась, когда он мне ее передал. (Достает из-под передника маленький сверток.) Вот. Сами подумайте: я ему даже брюки покупала, то широки, то узки... Сам он в магазины никогда не ходил. Я, говорит, в этом ничего не понимаю. А это сам купил. Насупился и говорит: "Возьми. Это ей". Как тут не рассмеяться. А я молчу. Так о чем я? Ах, да. Может, сошьете платьице, как вы умеете. Как у богачей.

МАРИЯ

Я никогда не шила детской одежды.

АНТУЛА

Умеем, умеем...

АННА

Конечно, умеем.

ЭЛЕНИ

Конечно. Меня прошу извинить – еда на огне. Сами договоритесь, счастливо, кира Статэна. Пусть ваша малышка живет вам на радость.

СТАТЭНА

Спасибо, барыня. Не беспокойся обо мне, делай свое дело. Доброго вам вечера. И большое вам спасибо. (Элени уходит туда, где находится незнакомец. небольшая пауза. Три сестры смотрят на дверь, за которой скрылась Элени.) О чем я говорила? Да, хочу, чтобы платьишко было, как у богатых. У меня и кружевца есть. Думаю, хватит.

АННА

У нас тоже есть и кружева, и ленты.

МАРИЯ

Конечно, есть.

АНТУЛА

И застежки с блестками.

МАРИЯ

Только вот как с размерами?

СТАТЭНА

Какие размеры, сударыня ты моя? Пятнадцать дней девчушке. В воскресенье собираюсь пойти с ней в первый раз в парк. Весна уже, потеплело, не простудится. Успеете сшить до воскресенья?

АНТУЛА

О-о-о... До воскресенья...

МАРИЯ

Сегодня пятница. Остается только суббота...

АННА

Десять платьиц, не одно...

МАРИЯ

Да. Успеем.

СТАТЭНА

Спасибо вам. Сердца у вас золотые, я знала. Человека узнаёшь по лицу. Тебя огонь обжег, но не сжег твоей доброй улыбки. Как ангел светишься.

АНТУЛА

Спасибо, кира Статэна. Ты и видишь правильно, и говоришь правильно.

СТАТЭНА

Этого мне не хватало – не видеть правильно и говорить неправду. Сла­ва Господу – он мне ничего больше не дал. Только глаза и язык... Великое дело, когда у человека есть глаза, и он может говорить.

АННА

Ты права. Великое дело...

СТАТЭНА

Иначе как бы я могла видеть лица ваши ангельские, как могла бы рассказать о своих радостях и горестях, чтобы вы поняли. Ах, да... Я вам говорила? Надо еще оборку понизу...

АНТУЛА

И по горловине.

АННА

И на рукавчиках.

МАРИЯ

И бантики на плечиках.

СТАТЭНА

Хорошо сказала. Два бантика, как у богатых. Потому как она, негодница, всё понимает. Вы давеча на пианино играли, так она все глядела куда-то и улыбалась.

АНТУЛА

Улыбалась? Слушала и улыбалась?

СТАТЭНА

Вот те крест, барыня. Улыбалась.

АНТУЛА

Слушала игру на пианино и улыбалась?

СТАТЭНА

Врать я тебе буду? Слушала, говорю, и улыбалась. Она всё понимает.

АНТУЛА

Скажи ей: я буду играть, чтобы она улыбалась.

СТАТЭНА

Обязательно скажу. Ты бы видела, как она шевелит пальчиками и смотрит на них... А пальчики светятся, вот те крест. Даже когда мы электричество выключаем, комната светится. И дыхание ее светится – золотое облачко висит над колыбелькой. Когда я ночью встаю ее кормить, вижу куда идти и свет не зажигаю, чтобы благоверного не разбудить. Ой-ой, как я заболталась, а она одна дома с мужем, и уже время ей грудь давать. Мой-то ничего не умеет. Заплачет ребенок, так он глядит вокруг, как потерянный, болтает руками туда-сюда, да еще и сердитым притворяется. Разве не смешно? Я молчу.

Входит Элени, странно улыбаясь. Все смотрят на нее.

ЭЛЕНИ

Обо всем договорились, кира Статэна?

СТАТЭНА

Ой, как я замешкалась. Спасибо вам большое-пребольшое. О мусоре не беспокойтесь. Спасибо. Спокойной вам ноченьки... А он еще и сердитым притворяется...

АНТУЛА

Но ты молчишь.

ВСЕ

Спокойной ночи, кира Статэна. (Со смехом провожают ее до двери.)

СТАТЭНА

Молчу, конечно. (Смеется.) Спокойной ночи. В воскресенье утром, да?

МАРИЯ

Да, в воскресенье утром. Спокойной ночи.

АННА

Принеси малышку, мы ее здесь оденем.

СТАТЭНА

Принесу. Спокойной ночи. Спасибо.

ВСЕ

Спокойной ночи.

Дверь закрывается. Небольшая пауза. Три сестры смотрят на Элени.

АНТУЛА – АННА – МАРИЯ

(Вместе): Говорила с ним?

ЭЛЕНИ

Да.

АННА

Сказала, чтобы уходил?

ЭЛЕНИ

Нет.

АНТУЛА

Я так и знала.

МАРИЯ

Почему не сказала?

ЭЛЕНИ

Не смогла. Я знаю, он ничего дурного не сделал.

АННА и АНТУЛА

(Вместе): И я.

МАРИЯ

У него лицо такое спокойное, светлое... Что теперь?

ЭЛЕНИ

Он пробудет у нас день или два. Я сказала: пусть остается, сколько хочет. Во всяком случае, пока опасность не минует.

МАРИЯ

А в чем дело?

ЭЛЕНИ

Я не сумела его спросить.

МАРИЯ

О чем же вы говорили?

ЭЛЕНИ

Не знаю. Говорил он. Его зовут Петрос. Это я помню. Петрос.

АННА

Петрос.

ЭЛЕНИ

Боже, как он говорил! Как молодой, живой и сильный святой. Будто знает все о нашей жизни, понимает наше сердце. И видит наши проблемы глубже, чем мы сами. Что мы делали, и чего не сделали, и что достойны сделать. Он внушает уверенность, и ты понимаешь, что можешь совершить много прекрасного. Я не знаю, как... Вот... Не знаю, что говорил Петрос, а что говорила я. Мне казалось, говорю я одна... Или за меня говорил Петрос... О наших делах – мы о них или избегаем говорить, или не умеем сказать. Пока он говорил, я была уверена, что Марии удастся сшить красивейшее платьице для малютки Статэны, что наша Антула будет играть на пианино еще лучше, чем прежде, хотя она и не играла так давно... И сможет давать уроки... И что Анна найдет работу по душе, и ей удастся сделать – не знаю, что – но нечто значительное и прекрасное; что наша Катя перестанет так ярко красить губы, и будет смеяться нашим смехом, а не чужим – таким, что хочется спрятаться и зареветь... Как бы это сказать... Не знаю... Про меня он сказал, что я в своем черном платье – как белая наседка. Ко мне под крыло забираются погреться Антула, Катя, Анна, Мария, Петрос, кира Статэна с младенцем и ее муж, и мама, да... Как бы это сказать... И все умершие, будто они не умерли... И под крыльями наседки все еще остается место для витрины со шляпами и для кастрюль – когда под вечер на кухню заглядывает солнце, освещает их и греет... И для мусорных ведер, которые за меня выносит кира Статэна... И еще, говорит он, эта наседка своим клювом может прогнать господина Андроникоса, и мы сами сможем платить за квартиру, или – я не знаю как – мы построим новые белые дома, где за жилье никто не будет платить... Боже мой, что за белая наседка?.. Сама не знаю, что говорю...

Небольшая пауза. На лицах у всех восторженное изумление.

МАРИЯ

Это он сказал о наседке?

ЭЛЕНИ

Не знаю. Я. Нет, не я. Я только думала об этом, а Петрос сказал.

АНТУЛА

Разве это не так?

Все трое кладут руки на плечи друг другу. Крайние – Анна и Антула – кладут руки на плечи Элени, замыкая молчаливый круг. Начинают двигаться медленно, постепенно убыстряя темп будто собираясь танцевать. Потом берутся за руки, расширяя круг и со смехом двигаясь все быстрее – как играющие дети. Первой останавливается Элени, сжимая руками виски.

ЭЛЕНИ

Голова закружилась. Что это на нас сегодня нашло? На меня, вашу старую сестру. (Внезапно посерьезнев.) А Кати все еще нет?

МАРИЯ

Скоро придет.

АННА

Во всяком случае, она не с этим...

ЭЛЕНИ

(Антуле): Ну-ка быстренько отдай мне фартук. Не забывайте: у нас гость.

АНТУЛА

(Снимает фартук и сама надевает на нее): Не собираюсь узурпировать твои звания и права. (Надевая на Элени фартук, целует ее в шею.)

ЭЛЕНИ

Бог мой, как давно ты меня не целовала.

АННА

Ужинать будем здесь.

ЭЛЕНИ

Конечно. Постелим красивую скатерть... Неважно, что тарелки у нас разные.

АНТУЛА

Неважно. Да, да. Ну и что, что у меня щеки разные? Как, по-твоему, наша добрая наседка?

ЭЛЕНИ

Ты – ангел. (Уходит на кухню.)

АННА и АНТУЛА

Мы придем тебе помочь.

ЭЛЕНИ

(От двери.) Чтобы мешать? Да ладно, приходите.

Пауза. Мария уходит за ширму. Анна и Антула быстро переглядываются.

АННА

(Тихо): Похоже, мы его ждали?

АНТУЛА

Мы его ждали.

Обняв друг друга за талию, уходят на кухню. Мария остается одна. Влезает на стул. Снимает со шкафа запыленную шляпную коробку, открывает, вынимает старомодную шляпу, встав перед зеркалом, надевает ее.

МАРИЯ

Первая моя шляпа. Боже, до чего забавная. Анна права: вещи бесполезные и смешные. (Быстро снимает шляпу и испуганно оглядывается: не видел ли кто. Открывает сундук и кидает туда шляпу, коробку, потом остальные шляпы вместе с болванками.) Отрубленные головы. Анна правильно говорит. Спите там. (Быстро закрывает сундук и садится на него. Поправляет волосы. Подходит к зеркалу и с улыбкой смотрится в него. Потом раскрывает сверток Статэны, берет сантиметр и ножницы и, усевшись на полу, расстилает ткань. С улыбкой начинает ее измерять.)

Щумно врываются Антула и Анна, неся салфетки, тарелки, столовые приборы. На плечах Антулы, как хламида, развернутая скатерть.

АНТУЛА

Мария, иди сюда, поможешь. Что ты там делаешь? Начала кроить платьице для малышки? Не будь эгоисткой. Шить будем все вместе.

АННА

Она верно говорит. Не забирай всю радость себе одной.

МАРИЯ

Но вы же стол накрываете.

АННА

И ты с нами. Все радости вместе. Вместе.

Мария встает, оставляя материю и инструменты на полу. Помогает Антуле установить стол. Всё делается быстро и весело.

АНТУЛА

(Марии): Подвинь еще чуточку туда. Вот так. Прекрасно.

АННА

Постелите же, наконец, скатерть, у меня руки отваливаются.

АНТУЛА

Готово. (Анна расставляет тарелки, раскладывает приборы. Остальные помогают ей.) Если бы еще немного цветов.

АННА

(Направляясь на кухню, заглядывает за ширму. Останавливается.) Ни отрубленных голов, ни шляпных коробок. Ура! (Возвращается.) Мария, дорогая моя, дай я тебя расцелую.

АНТУЛА

И я. Как договорились: все радости вместе. (Обнимают и целуют Марию.)

МАРИЯ

(Скромно, невинно): Ну, хватит, хватит. Не забывайте: у нас гость.

ЭЛЕНИ

(Голос из кухни): Девочки, готовы?

МАРИЯ- АННА – АНТУЛА

Готовы!

ЭЛЕНИ

(Входит, церемонно держа в руках старомодную глубокую фарфоровую супницу. С официальным видом оборачивается и зовет низким – материнским голосом): Петрос, Петрос. Ужин готов.

ПЕТРОС

(Появляется в дверях с расческой в руках. Говорит просто, с приятельской вежливостью): Добрый вечер. Я немного помылся и причесался. (Улыбается как знакомый. Кладет расческу в карман. Сестры, стоя, с улыбкой смотрят на него.)

ЭЛЕНИ

Можем садиться. (Указывает, кому где сесть, и одновременно представляет): В середине Петрос. Справа от него я. Эту честь я оставила за собой, потому что знала; вы пожелаете мне ее предоставить. Слева Мария. Рядом с ней Анна. Рядом со мной Антула. Напротив Петроса Катя – она вот-вот должна прийти. (Все спокойно рассаживаются по своим местам, кроме Антулы.)

АНТУЛА

Вы ужинайте, а я немного поиграю (показывает наверх) для малышки кира Статэны. (Садится за пианино. Элени разливает суп.) Она понимает музыку и улыбается. (Играет ноктюрн Шопена.)

Пауза. Все медленно едят. Свет тускнеет. Пучок лучей падает на лицо Антулы, оно кажется ангельским. В то же время, как все продолжают есть, а Антула играть, освещается наружный угол дома. Под деревянной лестницей стоят Катя и Алекос.

КАТЯ

А теперь, Алекос, спокойной ночи.

АЛЕКОС

Спокойной вам ночи, Катя.

КАТЯ

Мы же договорились перейти на ты.

АЛЕКОС

Спокойной ночи, Катя.

КАТЯ

Дай мне твои руки. (Алекос протягивает ей руки.) Какие большие, сильные руки.

АЛЕКОС

(Отнимает руки и прячет их в карманы брюк.) Это от работы. Я с детства работаю.

КАТЯ

Потому они мне и нравятся. Дай мне их опять. (Алекос снова протягивает их.) Мужские честные руки труженика. (Пожимает их.)

АЛЕКОС

А у тебя руки красивые и такие мягкие, будто на них совсем нет кожи... Такие мягкие, будто я прямо крови твоей касаюсь. Потому руки у меня дрожат. Да и сам я весь дрожу. Удивительно, а?

КАТЯ

Спокойной ночи, Алекос. Спасибо, что проводил.

АЛЕКОС

Я благодарю. Спокойной ночи.

Катя медленно высвобождает руки и бежит к дому с раскрытыми руками, как будто держит что-то драгоценное. Свет под лестницей гаснет. Алекос исчезает. Катя открывает дверь. Свет снова усиливается.

КАТЯ

Всем добрый вечер.

ЭЛЕНИ

Что ты так долго? (Встает.) Позволь тебе представить: это господин Петрос. Моя сестра Катя.

ПЕТРОС

(Стоя протягивает руку через стол.) Привет, Катя.

КАТЯ

Привет, Петрос.

ЭЛЕНИ

Так вы знакомы?

КАТЯ

Знакомы.

ЭЛЕНИ

(Садится в приятной расслабленности.) Правда, знакомы?

КАТЯ

Давно.

ЭЛЕНИ

Бог мой, как она спокойна.

КАТЯ

(Подходит к ней, прислоняется к плечу. Голосом, почти плачущим): Я так счастлива!.. И Антула играет на пианино...

ЭЛЕНИ

Садись за стол, суп остынет.

КАТЯ

Меня никто не спрашивал?

ЭЛЕНИ

(Отчетливо, не задумываясь): Никто. Иди и ты, Антула. Ребенок кира Статэны послушал и заснул, улыбаясь.

С последним аккордом закрывается

ЗАНАВЕС

Афины, январь-февраль 1959
Перевод с греческого Т. Кокуриной


[ЯННИС РИЦОС]

 

SpyLOG

FerLibr

главная   

© HZ/ DZ, 2000-2001