Драма в трех действиях

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Парень с холма, Стаматина, Леньо, Накис, Марта, разносчик лимонада, Илиас, юноша. Декорации те же, что и в первом действии: холм, скамейки, деревья. В тот же день. Мягкая, розовая, вечерняя заря. Разбитая капитель от­ливает розовым. Марта сидит на той же скамейке, в том же платье и в той же шляпе, как и в первом действии, только зонтик держит так низко, что он закрывает ей все лицо. Стаматина с детской коляской и Леньо сидят на той же скамейке и на тех же местах.
ПАРЕНЬ С ХОЛМА
стоит, прислонившись к тому же дереву и так же крестив руки на груди. Пока он говорит, все сидят, как окамене­лые, как будто не видят его и не слышат.

Солнце заходит. Оконные стекла сверкают, как зеркальца
в сумочках девушек. Стекла в окнах вишневые, желтые,
голубые и фиолетовые. Не играй,
не бросай мне отблеск в глаза. Ослепить меня хочешь?
                                                 Не обманывай меня.
Еще один день. Закончился вечерний футбол.
Судья спрятал свисток в карман.
Свисток запотел от жары, как первая вечерняя звезда.
Люди расходятся.
На проселке розоватое облако пыли.
Голоса осели на кровлях –
                                серые угольки в глиняной курильнице
на подоконнике бедного домишки.
Ну и что? Ну и что? Да ничего. Это было.
Однажды в воскресенье.
Длинная тень на обшарпанной двери.
На стуле два детских башмачка.
Закрытые нарды.
Две старомодные пыльные туфли-лодочки,
как две уставшие кожаные звезды
на орбите изнуренного терпения. Скамейки
под деревьями. Деревья
под последним – самым крайним – небом.
И большой, торжествующий фонтан –
водяные струи высотою семь метров.
Пройдет поезд –
прогудит.
Зажжет огни кинематограф – уже зажег –
в лучах заходящего солнца огни не видны –
забытые, потускневшие, розоватые,
похожие на висящие бумажные розы прошедшего праздника в провинции,
и на увядшие майские венки на закрытых дверях –
                                 желтые фонари –
как плоды на незримом лимонном дереве.
Мутный киноэкран, одиноко парящий в воздухе,
освещенный каким-то софитом – замечтался, видно, механик.
Что крутят в пустом еще летнем кино? Не разобрать. Да и вижу я плохо…
Водянистый, молочного цвета призрак –
так бывает, когда распускается мороженое в воде,
а никелевая ложечка в стакане светится,
словно маленькая стела кристальной воды,
или маленький соляной столп.
Нет, не видно… Да и что можно увидеть? Ведь еще день,
летом ночь наступает поздно…
Одинокий белый экран над провинциальным городком…
Однако кое-что можно уже разглядеть:
белый призрак фонтана на белом экране,
одинокий, белый, молочного цвета.
Глазам моим больно от лучей заходящего солнца. Я плохо вижу.
Искры из глаз, словно искры от поезда,
ушедшего за голубые горы. Конь из пыли
один возвращается с полей.
Вон он,
встал у загородной таверны
и слушает граммофон,
а ребята, катя обручи, пробегают мимо,
                                 но не видят его,
коня из пыли
с большими заплаканными рубиновыми глазами. А мои глаза
                                 помутились от закатных лучей.
Ничего я не вижу… Красные искры и синие пятна,
и ряд заржавленных ключей, повешенных в воздухе…
Ласточки. Воскресенье в провинции.
Спущусь на вокзал – скоро поезд придет.

(Внезапно резко изменившимся тоном):

Бывают человеческие характеры
из камня и славы, и бесполезного ветра.

(Прежним тоном):

Пойду на вокзал. Придет поезд.
Здесь останется только фонтан,
простирающий стеклянные щупальца
высоко над деревьями, над скамейками, над людьми.

Медленно спускается вниз. Марта неуловимым   движением опускает зонтик еще ниже.

СТАМАТИНА

Слышала?

ЛЕНЬО

Что?

СТАМАТИНА

Вроде кто-то разговаривал.

ЛЕНЬО

Ветерок в листьях шелестит.

СТАМАТИНА

Нет.

ЛЕНЬО

Фонтан.

СТАМАТИНА

Да нет же. Это шаги судьбы в вышине. (Закрывает руками коляску, защищая ребенка.) Видала?

ЛЕНЬО

Нет.

СТАМАТИНА

Тень птицы, как крест, пронеслась над моими руками.

ЛЕНЬО

Ну и что? Птица пролетела, от нее и тень.

СТАМАТИНА

Черная поступь судьбы в вышине.

ЛЕНЬО

Не пугай ты меня. Это вода журчит в фонтане.

СТАМАТИНА

В вышине.

ЛЕНЬО

Так и фонтан высоко выбрасывает струи. Шаги воды в воздухе… Но… Ведь вода для того, чтобы течь, а не летать.

СТАМАТИНА

А в дождик летает.

ЛЕНЬО

Летает только вниз.

СТАМАТИНА

Что такое низ, а что верх?

ЛЕНЬО

Да ладно тебе. Низ это низ, а верх это верх. Вот, скажем, холм – он над городом.

СТАМАТИНА

А если ты выше – на горе?

ЛЕНЬО

Холм все равно над городом.

СТАМАТИНА

А гора?

ЛЕНЬО

Над холмом.

СТАМАТИНА

А холм под горой.

ЛЕНЬО

Да, он ниже горы. Правильно говоришь.

СТАМАТИНА

А если ты еще выше?

ЛЕНЬО

Отстань. Совсем меня запутала. Трещишь, как цыганка… Я его на площади видела...

СТАМАТИНА

Кого?

ЛЕНЬО

Да этого, я тебе вчера рассказывала. На муле, с навозом, в винограднике… Настоящий хозяин, во всем праздничном. И брильянтин в волосах. Ба, говорю ему, сегодня работы нет? А он опять стал ус крутить. (Неожиданно, указывая на Марту, будто только что ее увидела): А эта чокнутая спала вчера с одним субчиком. Я видела его сегодня утром с чемоданом на станции.

СТАМАТИНА

Тебе-то какое дело?

ЛЕНЬО

Мне какое дело?

СТАМАТИНА

Приглянулся он тебе, что ли?

ЛЕНЬО

Души у нас что ли нет? А она-то, дочь учителя, образованная.

СТАМАТИНА

Ну и что?

ЛЕНЬО

Ничего. Говорят только, она была нашей.

СТАМАТИНА

Была. Пока была, такого не делала. Теперь она не та.

ЛЕНЬО

Пошла бы да горло себе перерезала.

СТАМАТИНА

Не надо так. Она ведь тоже создание божие.

ЛЕНЬО

А тот субчик тоже хорош.

СТАМАТИНА

Погляди, как эта бедняжка притулилась под зонтиком – совсем как раненая птица.

ЛЕНЬО

Что ты, это зонтик притулился над ней.

СТАМАТИНА

Ты сама-то где пристраиваешься – под крышей или над крышей?

ЛЕНЬО

Под крышей.

СТАМАТИНА

Ласточка где лепит гнездо: на крыше или под крышей?

ЛЕНЬО

Правильно – под стрехой… Чушь все это. Сверху, снизу. Опять мне голову заморочила, как цыганка.

СТАМАТИНА

Поняла теперь? Ну и что, что она дочь учителя?

ЛЕНЬО

Не знаю я ничего.

СТАМАТИНА

Узнаешь. Пойдем покатаем ребенка.

ЛЕНЬО

А я Мимиса поищу. Совсем его, негодника, забросила. Пить хочется, в горле пересохло. Вроде бы разносчик кричал. (Кричит): Эй, лимонад! Неси сюда.

Стаматина и Леньо стоят, разговаривая, в нижней части сцены.

НАКИС

(Входит потихоньку и заглядывает под зонтик.) Ты плачешь?

МАРТА

Плачу.

НАКИС

Почему?

МАРТА

Потому что я совсем старуха и не могу выйти за тебя замуж.

НАКИС

Я на тебе и на старухе женюсь. (С удивлением вглядывается в нее.) Правда, со вчерашнего дня ты стала намного старше.

МАРТА

Я постарела.

НАКИС

Пойдем к фонтану. Посмотришь на мой новый кораблик. Я пустил его плавать в бассейне.

МАРТА

Немного погодя.

НАКИС

Ты этого Илиаса ждешь?

МАРТА

Нет.

НАКИС

Тогда почему?

МАРТА

Хочется побыть одной, подумать кое о чем.

НАКИС

Тебя обидели?

МАРТА

Нет. Ты понимаешь.

НАКИС

Понимаю. Придешь, а?

МАРТА

Приду.

НАКИС

Ну хорошо. (Уходит с серьезным видом.)

На сцене появляется разносчик, несет на руке корзину с прохладительными напитками.

РАЗНОСЧИК

Лимонная, апельсиновая газировка! Холодная, со льда! (Леньо и Стаматина, увлеченные разговором, его не замечают. Мальчик подходит к Марте): Газировки, мадам? (Марта не отвечает.) Лимонная, апельсиновая…

ЛЕНЬО

Он, оказывается, уже здесь. Малый, откупорь бутылочку. Только холодную. (Разносчик ставит корзину на капитель, открывает бутылку, слышен характерный хлопок. Отдает бутылку, получает деньги. Леньо пьет из бутылки, уходя, вместе со Стаматиной. Та катит коляску.) Бутылку подберешь около фонтана. (Уходят.)

РАЗНОСЧИК

Хорошо. (Берет корзину и скрывается под деревьями, продолжая выкрикивать свой товар. Голос становится все тише.)

Подходит Илиас, курит. Вид у него расстроенный, страдальческий.

МАРТА

Как я ждала тебя, Илиас.

ИЛИАС

А я боялся идти сюда. Прости меня за утреннее.

Пауза.

МАРТА

Ты меня прости. (Пауза.) Он уехал…

ИЛИАС

Я знаю.

МАРТА

И не вернется.

ИЛИАС

Не вернется.

МАРТА

Прости меня, Илиас, что говорю о нем с тобой.

ИЛИАС

Не надо беспокоиться обо мне, Марта. Значение имеет только то, что касается тебя. Впрочем, я и сам хотел поговорить с тобой о нем.

МАРТА

Потому что он уже уехал?

ИЛИАС

Да, Марта. Ты научила меня быть с сегодняшнего дня и более скромным, и более искренним. Да, потому что он уехал.

МАРТА

И больше не приедет.

ИЛИАС

Может и приехать.

МАРТА

Снова ложь, Илиас? Какое значение это теперь имеет?

ИЛИАС

Да, он не вернется.

МАРТА

И тебя это радует. Ведь так?

ИЛИАС

Не может меня радовать то, что тебя огорчает. (Внезапно): Рад этому так же сильно, как огорчен за тебя.

МАРТА

Я благодарна тебе, Илиас. Только теперь это ничего не значит. (Небольшая пауза.) Он уехал. Уехал, и это не имеет значения. Наступит день, когда и он устанет, постареет, одряхлеет, умрет. Все мы умрем. Думать об этом – утешение. Мы умрем. Утешение – в чем? Он тоже состарится, покроется морщинами, станет жалким. (Замолкает. Удивленно прислушивается к чему-то.) Ты слышал, Илиас? Слышал, что я сказала? Слышал, каким голосом, каким тоном я говорила? (Подчеркнуто, словно говоря с самой собой.) Это злоба. Как будто я перекладываю свою месть на время. Неужели я его и вправду ненавижу?

ИЛИАС

Просто ты его любишь.

МАРТА

Да. А ненавижу я только себя. Впрочем, и его тоже. Нет, нет. Теперь это совсем неважно. Мне хотелось, чтобы он растоптал меня. Требовала. Просила. Не растоптал.

ИЛИАС

А вдруг и он тебя полюбил?

МАРТА

Он – меня… Опять вранье, Илиас. Чтобы он меня полюбил… А почему нет? Возможно, он полюбил меня. По-своему. Как только он один умеет. Только на одно мгновение… Беспредельное, единственное, – как вся жизнь… Единственное мгновение, но оно стоит тысячи жизней. Только мне этого мало. Слышишь? Мало. Мне хотелось, чтобы так было всю жизнь, каждую минуту. А говорила, что мне этого хватает, что теперь он мой навсегда. И прогнала его. Говорила: теперь он весь принадлежит мне. Нет, нет. Я говорила так, чтобы удержать его. Смотри (показывает вниз), птичка шагает по земле. Какие забавные мелкие шажки. Смешно смотреть на птиц, когда они ходят, а не летают. А, Илиас? Смотри, смотри. (Короткий, прерывистый смешок.)

ИЛИАС

(Неловко): Птица – всегда птица, летает она или ходит.

МАРТА

Илиас, дорогой мой, не надо говорить таким тоном. Сейчас не время для утешений. Он уехал…

ИЛИАС

Прости, Марта.

В этуминуту поодаль проходит Накис. Останавливается, глядя на них. Нахмуривается и уходит, напустив на себя равнодушный вид и будто бы разглядывая макушки деревьев, в то время как диалог Марты и Илиаса продолжается.

МАРТА

Мне казалось, одной такой ночи достаточно, чтобы видеть его всегда перед собою живым. А я его теряю, Илиас. Не потому, что он уехал. Я внутри себя различаю его с трудом. Внутри. Париса я так никогда и не познала. Знаешь, я никогда не была женой Париса.

ИЛИАС

Неужели?

МАРТА

Никогда.

ИЛИАС

А мы все считали…

МАРТА

Я не мешала вам так думать, чтобы вы не угадали, как несправедливо я поступала… Я была не права, когда отказала в радости и себе, и Парису. И справедливо наказана.

ИЛИАС

Не понимаю.

МАРТА

Я наказана. Хотела вызвать из памяти Париса и не нашла его. Я его потеряла. Мне не хватало осязания, вкуса, тела, тепла. И вина в этом только моя… В первый раз, когда Парис попытался прикоснуться ко мне, я возмутилась. Мы чуть не поссорились… Я чувствовала себя смертельно оскорбленной. Он уступил, промолчал, смирился… А у меня голова тогда была забита совсем другим. Для себя времени не оставалось. Я была переполнена идеями. Ничего другого мне не нужно было.

ИЛИАС

Так было и со всеми нами. Какие дни мы пережили…

МАРТА

Когда Парис вышел из тюрьмы, перед тем, как его снова схватили, что-то изменилось во мне. Я хотела его… Мучительно хотела. А он боялся меня оскорбить. Сама же я первого шага не сделала. Опасалась, как бы не разрушить свой образ в его воображении. А когда его убили, я возжелала его до сумасшествия. Представляешь, Илиас? Желать мертвого, убитого… Каково было увидеть его в первый раз обнаженным – на одну минуту, в морге. Боже мой, я не могу больше вспомнить его живым, мысленно воссоздать его целиком. Он ушел, растаял…

ИЛИАС

Какие были жуткие дни – наполненные, светлые, кровавые…

МАРТА

Оплакивала я себя, а не Париса, как вы считали. И не прощала себя. Наказанием моим был не грех, а то, что я отказалась от греха. Впрочем, от какого греха?

ИЛИАС

Ах, Марта, какие же муки ты молча переживала. Никто из нас о них не догадывался.

МАРТА

Наверно потому я так и вцепилась во Власиса. С первой минуты. Чтобы не потерять, чтобы вспоминать потом. Чтобы он был моим. А он уехал. И теперь у меня ничего нет. Он уходит из меня, из моих рук, глаз – из головы. (Небольшая пауза.) А вдруг это и есть прикосновение к абсолюту? (Медленно, задумчиво): Наполнение и опустошение…

ИЛИАС

Марта, дорогой мой друг, не говори так. (Закуривает сигарету, отбрасывает коробку.)

МАРТА

Я могла бы бежать за ним – сломленная, голодная, босая, в рваной одежде, с запыленными волосами – как нищенка, или как собака – вся в струпьях и колючках – и заглядывать ему в глаза, а он пинал бы меня ногами, а я плакала бы от благодарности за эти пинки… Только зачем? Что изменилось бы? Да и не могу я…

ИЛИАС

Ты не могла бы, Марта…

МАРТА

Знаю – не смогла бы. Если бы он появился там со своим чемоданом, как вчера вечером, я не смогла бы и шагу сделать, чтобы подойти к нему… Рта раскрыть, чтобы сказать ему хоть слово… Поднять руку, показать на скамейку – пригласить сесть. Не смогла бы… Может быть, все было бы по-другому, если бы он меня растоптал…

ИЛИАС

Можно ли растоптать тебя сильнее, Марта?

МАРТА

Да не топтал он меня, нет.

ИЛИАС

Он тебя растоптал, дорогая моя…

МАРТА

Нет, нет. А я его просила. Ползала, умоляла. Но он не стал меня топтать. Он был ангелом, молнией, обжегшей мне глаза… Обжегшей меня всю… Но он не топтал меня.

ИЛИАС

Растоптал он тебя, Марта. Раздавил и бросил – разбитую, обессиленную. И уехал. Да. Я пошел утром на вокзал – посмотреть, уедет он или нет. Я представить себе не мог, чтобы познавший тебя мужчина мог так просто встать и уйти. Я спрятался за олеандровыми деревьями и подсматривал… Думал по меньшей мере увидеть на его лице выражение страдания от того, что он уезжает, расстается с тобой. Ничего подобного. А я все уговаривал себя: вот сейчас он одумается, в поезд не сядет и вернется к тебе. Надеялся: вдруг поезд из-за чего-нибудь опоздает, и он не уедет. Всматривался, надеясь увидеть выражение скорби на его лице. Ничего похожего… Он нахально улыбался, сытый, самодовольный – волосатое животное…

МАРТА

Это ты правильно подметил, Илиас: красивое, волосатое животное…

ИЛИАС

У него в руках был сверток. Он развернул его и стал жевать бутерброд с сыром. Потом скомкал грязную газету и паснул ее, как футбольный мяч.

МАРТА

Ах, Власис… До чего ж очаровательный парень…

ИЛИАС

Его мяч попал в девушку, тоже пассажирку, незнакомую. Наглец… Вы, господин, поосторожнее, говорит ему девушка. А он что? Я и так осторожничаю, барышня. Бью так, чтобы попасть в цель. А она, дура, стала хохотать.

МАРТА

Власис – прелесть… Дорогой Илиас, ты просто не понимаешь…

ИЛИАС

Он наглец. Как ты можешь, Марта, все еще его оправдывать, улыбаться ему? Он тебя унизил, раздавил как червя, своими ботинками, да еще и повернулся, как в танце.

МАРТА

Да. Раздавил. Да еще и плясал. Ты прав, Илиас, потому что все отчетливо видишь. Я – нет. Он меня топтал, плевал в меня. А я глотала плевки да еще за них благодарила. Мерзость. Боже мой, какая мерзость! Я не могла отплатить ему тем же. И сейчас не могу: и во рту, и в горле пересохло. Пересохло. Он растоптал меня. Знал бы ты, какие непристойности говорил он всю ночь… Грязные, похабные слова, ничуть не стесняясь… А я их повторяла…

ИЛИАС

Замолчи, Марта. Не надо вспоминать. Выкинь из головы…

МАРТА

Будто я босая наступила на что-то жесткое и раздавила – на улитку – раздавила ее раковину и ступаю по ее голому склизкому телу, а оно как сгусток слюны. Боже мой, какая мерзость…

ИЛИАС

Он наглый, подлый, грубый. Я хотел тебе с самого начала сказать, но уважал твои страдания. А раскусил я его с первой минуты. Хотел успеть и потому вчера вечером вернулся на холм. А на рассвете побежал к твоему дому. Так хотелось удержать тебя, спасти… Не успел…

МАРТА

Спасти – меня? Илиас, дорогой мой Илиас, – от чего? От кого? От меня самой? Он-то чем виноват? Он был, как удар молнии. Сжег меня и ушел.

ИЛИАС

Он подлец, Марта. Ушел, пасуя мяч из газеты и смеясь, в то время как ты пожертвовала для него всем.

МАРТА

Какая жертва, Илиас? Это не жертва. Я все ему отдала, преклонив колени, но только ради себя. Не ради него. Чтобы взять его, удержать, вспоминать. Это мое дело. Он мне ничего не обещал. Я знала – он уедет. Я прекрасно это знала. Я его обманула, украла его – во всей его красе и простоте, со всем его молодечеством и, если хочешь... Да, да, как ты говоришь – с его наглостью, восхитительной наглостью. За одну только святую ночь она сорвала с меня дурацкий стыд, ужасный стыд стольких лет… Ах, Илиас, ты не понимаешь, чем был для меня Власис. Дорогой мой Илиас, он уехал, он потерян для меня. И внутри себя я его потеряла…

ИЛИАС

Не говори больше ничего, отдохни немножко. Я не знаю, что еще сказать.

МАРТА

Он уходит из меня, я его теряю… Глубинная усталость… Мрак… Наполнение и опустошение…

ИЛИАС

Наполнение и опустошение… А я мечтал об этом…

МАРТА

Я плохо вижу… Там что – дерево? Или тень от него? Это не он со своим чемоданом? Или не он? У меня нет сил позвать его… Илиас, я плохо вижу. В самом деле ничего не вижу. Та птица улетела? Или все еще вышагивает здесь?

ИЛИАС

Улетела.

МАРТА

Я отдала ему все, чтобы удержать его всего в себе. Для чего? Не знаю. Ты как считаешь?

ИЛИАС

Не знаю, Марта.

МАРТА

Вот видишь, дорогой мой Илиас: мы не знаем, зачем мы любим.

ИЛИАС

Если мы и любим что-то, то наверное для самих себя. Только ли для самих себя?

МАРТА

Разве можно любить иначе, Илиас?

ИЛИАС

Других – не для себя – для них.

МАРТА

(В изнеможении): Я так не могу, Илиас.

ИЛИАС

И я, Марта. Думаешь, я не понимаю твоих переживаний? Ты же знаешь… Но…

МАРТА

Дорогой мой, ты прав. Только я не могу. Ты хороший, Илиас. А я уже сломалась. Погибла. Понимаешь? Погибла. Даже подумать не в состоянии в чем причина. Исправить ничего не могу. Думать не могу. Грусть ли это или страх, оккупация, гонения, усталость… Или это провинциаль­ная жизнь, смерть мамы, когда я была совсем маленькой… Наследственность… Парис, ты, Власис… В конце концов понимай, как хочешь. Обстоятельства, как мы когда-то говорили… Не знаю я… Я сломалась.

ИЛИАС

Не одна ты, Марта. Все мы это пережили. Надо начать все сначала. Потихоньку, полегоньку. Чуточку терпения – и начнем все с чистого листа.

МАРТА

Он уехал. Не могу больше. Говорю тебе, я сломалась. Нет у меня больше сил обманывать других, тем более – самоё себя. Мне осталась вот эта последняя – гордость: быть хоть капельку искренней…

ИЛИАС

Все равно мы начнем сначала, Марта. Потихонечку… Для других… И немножко для меня… А, Марта? И для бабушки Ксеньо… И…

МАРТА

Нет у меня больше сил, Илиас. Это был последний удар. Он уехал. Я не могу больше ждать. Даже воспоминание все больше тускнеет. Ничего больше нет…

ИЛИАС

Потихоньку… Как та птичка – маленькими смешными шажками… А, Марта?

МАРТА

Дорогой мой Илиас… Нагрубила я тебе утром… Ты прав: потихоньку, маленькими, смешными, спокойными шажками…

ИЛИАС

О, Марта! Знала бы ты, как меня утешила. Мне хочется встать на колени и целовать твои ноги.

МАРТА

Хороший ты мой, милый мой…

Оба растроганы. Пауза.

ИЛИАС

(Ищет по карманам сигареты. Замечает брошенную им пустую коробку.) Сигареты кончились. Я сбегаю, куплю. На одну минутку. Ты не уйдешь?

МАРТА

Куда я без тебя, дорогой?

ИЛИАС

Марта, Марта, не уходи! (Уходит, почти убегает с выражением странной, тревожной радости. Тут же входит Накис.)

НАКИС

Ушел он?

МАРТА

Ушел.

НАКИС

Я приходил. Вижу – он сидит рядом с тобой. И ушел.

МАРТА

Кто?

НАКИС

Да Илиас этот. Он задержал тебя, и ты не пошла смотреть на мой кораблик.

МАРТА

Я как раз собиралась туда пойти.

НАКИС

Тогда идем.

МАРТА

Идем.

Накис берет ее за руку и ведет, как взрослый ребенка. Слышится гудок паровоза. Марта останавливается.

НАКИС

Идем, идем. Слыхала, какой жалобный голос…

Когда они уходят, с противоположной стороны входят Стаматина с коляской и Леньо, продолжая разговаривать.

СТАМАТИНА

(Словно заканчивая фразу Накиса): у поезда. Малыш часто просыпается от паровозного гудка. (Ребёнку): Ну что, сердечко мое? Открыл глазки? Это поезд. Одни уезжают, другие приезжают. Что смотришь? Куда смотришь? (К Леньо): И знаешь, он не пугается. Погляди, какой спокойный ребенок. Как птенчик… (Садится на свое обычное место на скамейке, продолжая держать ручку коляски.)

ЛЕНЬО

(Стоя): А у меня, Стаматина, от этого гудка сердце замирает. Не по утрам. Утром он меня будит. А когда наступает вечер и вдруг загудит паровоз… Сердце сжимается, будто у меня что-то отнимают. Все кругом пустеет, и я чувствую, что наступила ночь. Кажется, не прогуди он, и ночи не будет.

СТАМАТИНА

Тени от веток и от звезд… На балконах поливают цветы, вода капает оттуда – кап-кап… Малыш улыбается. (Ребенку): Что, сердечко мое, что?

ЛЕНЬО

Тут еще этот фонтан. Вода плещется, будто путник какой припозднился и шлепает в поле по грязи. (Резко меняя тон.) Куда этот Мимис запропастился? Только что был с нами. Опять убежал… (Кричит): Мимис, Мимис!...

СТАМАТИНА

(Ребенку): Что улыбаешься, птенчик ты мой?

ЛЕНЬО

Мимис, Мимис! (Стаматине): Опять наверно у фонтана. Измочится весь, а мне попадет от хозяйки. Достанется по первое число.

СТАМАТИНА

Не трогай ты его. Он ребенок. Ну и что, если намокнет немного. Глядишь, ума наберется.

ЛЕНЬО

Это ты так думаешь. А спросила бы у нее самой. Своего старшего, своего любимчика, она на футбол водит. А почему бы и младшему не посмотреть, как там дерутся и толкаются? Нет, говорит, веди его на холм, пусть свежим воздухом подышит. И навязывает мне своего ублюдка.

СТАМАТИНА

И тебе не удается поглядеть, как там пинаются.

ЛЕНЬО

Мы что – не люди? (Кричит): Мимис, Мимис! (Стаматине): Всё, сегодня вечером пойду в кино.

СТАМАТИНА

Конечно, иди. Почему бы тебе и не пойти?

ЛЕНЬО

Думаешь, не пойду? (Опять кричит): Мимис, Мимис! Не миновать мне выволочки. Пойду за ним. Небось, вымок весь. А что, и пойду. (Уходит, продолжая кричать): Мимис, Мимис!

СТАМАТИНА

(Одна. Разговаривает с младенцем): Проснулся, детонька моя? И куда ты птенчик мой, все смотришь? Что видишь? Скажи мне, я тоже погляжу. К чему прислушиваешься? Я тоже послушаю – вдруг на душе светлее станет. Улыбаешься, сердечко мое? И всего-то ты комочек тепла, а весь мир согреваешь. Ласточка ты моя, бегаешь по травке моей души, и в ней расцветают ромашки. Да куда это ты все смотришь? На первую звездочку? Это золотой колокольчик на шее у голубого барашка. Слышишь, как позванивает? Динь-динь, динь-динь… И я слышу: динь-динь…

Внезапно отовсюду доносятся тревожные голоса – матери и няньки зовут своих детей:

ГОЛОСА

Мимис, Мимис…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС

Алеко…

ВТОРОЙ ГОЛОС

Петраки…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС

Алеко, Алеко…

ТРЕТИЙ ГОЛОС

(Протяжной, жалобный): Параскевула… Параскевула…

СТАМАТИНА

Дитятко, не слушай их, они все с ума сошли. Слышишь, колокольчик золотой на голубом барашке…

Снова тревожные голоса, близкие и далекие.

ВТОРОЙ ГОЛОС

Петраки…

ПЕРВЫЙ ГОЛОС

Алеко, Алеко…

ТРЕТИЙ ГОЛОС

Параскевула… Параскевула…

СТАМАТИНА

Что это с ними?
Не слушай, голубчик.
С ума посходили.
Не слушай их.
Жизнь хороша.
Разве не так?
Хороша, хороша.
А если не так?
Как сам устроишь.
Да, птенчик мой?
Ручки золотые зачем тебе?
Золотых вещей касаться.
А маленькие ножки зачем?
Что ты их тянешь?
Чтобы пинать, чтобы гулять.
Чтобы на горы влезать.

Издалека слышится последний голос

ТРЕТИЙ ГОЛОС

Параскевула… Параскевула…

Резко наступает тишина. Входит Илиас с сигаретой в руке.

ИЛИАС

(С беспокойством): Где Марта?

Никто не отвечает. Стаматина склонилась над ребенком. Илиас бежит к фонтану, навстречу ему запыхавшаяся Леньо.

ЛЕНЬО

(Еле переводя дух, в испуге): Стаматина! Стаматина!

СТАМАТИНА

Ты что, Леньо? Очумела?

ЛЕНЬО

Она утопилась… Утопилась…

СТАМАТИНА

Кто?

ЛЕНЬО

(Дрожащей рукой показывает на скамейку, где недавно сидела Марта): Она.

СТАМАТИНА

Говори толком.

ЛЕНЬО

Наклонилась там – у фонтана – в шляпке – прикрылась зонтиком. Никто ничего не понял. Думали, золотыми рыбками любуется… Никто… Только Накис. Стал тянуть ее за руку, а она уже утопла. Господи, ты Боже мой. Как у нее смелости хватило? Как? Как? В бассейн она не упала, нет. Прикрылась зонтиком и сунула голову в воду. Как она выдержала, пока не захлебнулась?

СТАМАТИНА

Может она в обморок упала, бедняжка.

ЛЕНЬО

Утопилась. Там… наклонившись…

СТАМАТИНА

Отмучилась, сердешная.

ЛЕНЬО

Ее унесли. Только зонтик на воде плавает. Боже мой… (Вопит): Боже мой!...

СТАМАТИНА

Тише ты, ребенок услышит.

ЛЕНЬО

(Прячет лицо и снова испускает вопль): Боже мой!...

СТАМАТИНА

(Ребенку, нежно, терпеливо): Лежи тихо, птенчик мой. Жизнь – она хорошая… Хорошая. Хорошая. И потом – для чего тебе ручки? Для чего золотые ножки? (Катит коляску, тихо напевая, за ней идет Леньо.)

Колокольчик золотой –
звездочка вечерняя –
на шее у барашка,
а барашек голубой.
Динь-динь, динь-динь, динь-динь…

Входит Илиас, обессиленный, падает на скамейку Марты. Никто не обращает на него внимания. СТАМАТИНА катит коляску, тихо напевая:

Динь-динь-динь…
Колокольчик золотой…
Звездочка…
На голубом барашке…

СТАМАТИНА и ЛЕНЬО уходят. Входит юноша.

ЮНОША

Илиас, а я тебя ищу.

ИЛИАС

(Растерянно): Марта… Знаешь?

ЮНОША

(Взволнованно): Я видел на улице, как ее несли. За ними ватага ребятишек. Старая Ксеньо побежала ее искать, а встретила утопленницу. Щеки себе расцарапала.

ИЛИАС

А зонтик ее… один… у фонтана…

ЮНОША

Не по той дороге она пошла. Вот и конец такой.

ИЛИАС

(Как бы издалека): А? (Совсем другим тоном): Ты зачем меня искал?

ЮНОША

В восемь у нас собрание.

ИЛИАС

В восемь. А в какой день?

ЮНОША

Сегодня вечером. Дома у Краниса.

ИЛИАС

Сегодня? Хорошо, я приду.

ЮНОША

Приходи к восьми. В доме у Краниса.

ИЛИАС

Да, да. В восемь. И почтим ее память минутой молчания. В знак уважения к ее прежним заслугам в борьбе.

ЮНОША

Внеси предложение. Я проголосую "за". Не опаздывай.

ИЛИАС

Нет. нет. (Юноша уходит. Илиас медленно поднимается со скамейки и направляется в сторону фонтана. Говорит сам с собой): Хотя бы зонтик ее подобрать.

Слышится далекий жалобный ГОЛОС:

На-кис… На-кис… (После паузы): На-кис… На-кис…

Из-под деревьев появляется Накис, держа в руках раскрытый зонтик Марты.

ИЛИАС

Ее зонтик…

НАКИС

(Подойдя к Илиасу): Вот ее обруч, она катала его по небу. Вот так. (Вертит зонтиком в воздухе. Плачет.) Так…

Илиас кладет руку Накису на плечо, наклоняется, словно желая спрятаться под зонтиком. Последний раз слышится далекий ГОЛОС:

На-кис… На-кис…

Долгий, постепенно замолкающий гудок паровоза.

3АНАВЕС

Афины, четверг 26 феврали - вторник 3 марта 1959 года.

Перевод Т. Кокуриной