День за
днем длится жизнь, необъятные
просторы, что разделяют наши
жилища, сковывает мороз, в воздухе
беснуются метели. Мерзнем на
улице, отогреваемся дома, смотрим
в окно на покрытые инеем голые
сучья, на снежинки прилипшие к
стеклу. Снег – самое первое
воспоминание в моей жизни. Мне,
наверное, три-четыре года, мы с
мамой едем к бабушке. Автобус
медленно отъезжает от остановки,
большие хлопья тихо кружат и я
вижу нас со стороны, а потом все
постепенно растворяется в белом.
Будто закончился фильм и мир
обернули ватой, словно елочную
игрушку.
Потом школа, второй класс.
Перемена. Мальчик из четвертого
"б" шутки ли, спору ли ради,
лизнул металлическую плашку на
бетонном столбе, и язык его прилип.
Поднялся переполох, забыли даже
дать звонок на урок, полшколы
выбежало к спортивной площадке. Я
побоялся смотреть на это, и стал
воспринимать холод, как
олицетворение боли. А облака –
как пар, который мы выдыхаем.
Какой-то другой зимой долго было
тепло, потом вдруг ударил мороз и
лужи покрылись ледяной коркой. Мы
бегали по двору и кололи лед, а
если удавалось, засовывали под
пробитую кромку кусок карбида и
смотрели как он шипит и воздушная
подушка заполняется дымом,
который постепенно находит
лазейку и тяжелый, промерзший,
медленно вытекает наружу.
Уроки физкультуры проходили если
не на лыжах (снега всегда не
хватало в моей жизни), то в
гимнастическом зале. Среди
прочего было и упражнение "пирамида"
или как-то еще и мне, как самому
легкому, приходилось поочередно
залезать на скользкие покатые
плечи своих одноклассников. Один
– долговязый и слабый – меня
уронил. Из того полета я помню, что
сначала услышал крик девочек,
занимавшихся в другом углу
хождением по бревну, и подумал:
интересно, что там случилось.
Потом было не смертельное, к моему
удивлению, падение. Но самое
обидное, что физрук дал мне всего
лишь пять минут, а затем
потребовал продолжать урок. С тех
пор я ненавидел физкультуру и
высоту. Было холодно. Мы сбивали
сосульки. Было приятное
сочувствие и внимание девочек.
В десятом классе во второй
половине октября нас отправили на
сбор хлопка. В день
революционного праздника выпал
снег и поля стали заметно белей,
чем до этого. В стихию решили
отправить добровольцев. Ну как
без подвига в дни светлого ноября?
На поле мы разожгли костер, когда
ушли преподаватели, курили "Шипку"
и пили плохой портвейн.
Энтузиасты бродили, стряхивая
ногой снег с кустов, высматривая
добычу. А через несколько дней до
нас, заброшенных на дальние и
бесперспективные участки колхоза
"Москва", дошла весть о
смерти Брежнева. "Что же теперь
будет?", спрашивали мы учителей.
Кто-то из них (не помню кто, но в
памяти сохранился мужественный
взгляд, устремленный в даль, как
на картине "Мы пойдем другим
путем") сказал, что ничего не
случится, все будет хорошо.
Все и было хорошо. Декабрь выдался
теплым, на Новый год мы решили
собраться у одной девочки. И
никаких родителей и педагогов! И
вот, вчетвером – сумевшие
вырваться от домашних пут, мы идем
по пустынной улице, тридцать
первое, восемь вечера, у нас три
бутылки водки, яблоко и нет
стакана. А посреди улицы, да еще из
горлышка – никто пить не хочет.
Самый бывалый (второгодник, чей
след позже затерялся среди
виноградников где-то в Крыму)
сказал "пошли", зашел в
подъезд первого же дома и
постучал в дверь. Открывшие нам
старички дали стакан и даже
закуску. Это был первый, хотя и не
последний год, который для меня не
наступил. Когда наутро я шел домой
был уже январь, холодный ветер,
изморозь на ветках, больная
голова.
Следующей зимой я уже учился в
Питере в военно-морском училище и
однажды, в увольнение, мы
отправились на каток. Шли мимо
магазина и я увидел девочку,
выходившую из него. Она как-то
быстро отреагировала на мой
взгляд: "привет". Я
остолбенел – это была моя
одноклассница, которая никак не
могла быть здесь. Естественно я
должен был повести себя как идиот,
ну я и побежал за ребятами, и пару
раз оглянувшись видел, что она
смотрит мне вслед. Как выяснилось
позже, моя школьная знакомая и не
покидала наш тихий городок.
Мистика. Наверное, волшебство
зимы в том и заключается, что она
расстилает перед нами простор
упущенных возможностей: только
протянешь руку, тут-то и
поскользнешься.
В другой раз (я учился курсе на
третьем) была неожиданная "боевая
тревога", которая неожиданно
реализовалась в марш-бросок на
конкретные восемьдесят
километров. Мы шли пританцовывая,
бегали из шеренги в шеренгу, чтоб
согреться. Ноги потом болели
жутко – танцевали-то в тяжелых
ботинках. На привале чай мерз в
кружках, масло не мазалось и ели
его вприкуску с хлебом и сахаром.
Было ужасно весело.
Однажды, на свадьбе своего
приятеля я познакомился с
барышней, которую и взялся
проводить. Февраль был сухой, но
промозглый. На обратном пути, не
знаю, что меня понесло, я забежал
на стройплощадку метро на площади
Мира (Сенной). Ворота открыты,
теплушка, смотрю в окно – никого.
Я зашел, посидел у печки, покурил,
отогрелся и пошел дальше. Никто
так и не появился. Словно приют
для кочующих в снежной мгле –
стоял этот вагончик посреди
огромного города, где так остро
порой чувствуется одиночество и
не хватает тепла.
В поисках которого собственно и
проходит жизнь, и зима – спутник и
путь, смысл и назначение, холод и
жар – следует за нами сторонним
наблюдателем. Казалось, что следы,
теряющиеся в снежной круговерти,
могут вывести, и я двинулся к
неосознанной цели бросив этот, а
потом и два других вуза, занимаясь
бездельем, штопая дырки на
коленках, отрастив бороду и все
такое. Я видел северное сияние под
Мурманском. Тоже зимой мне
сломали нос, когда я заступился за
какую-то пьяную фурию.
Однажды оказался в Новом Уренгое,
куда мы привезли груз – фрукты и
овощи – четыре вагона с
холодильником. Сопровождали
вагоны два Олега, отчим и сын, из
Днепропетровска. Младший Олег
рассказывал: "А шо, у меня дома и
хампьютор е, пышу, ыграю, пароль
вставляв, щоб не лазали. Кстати,
Гребенщика лублю, Вопли
Водоплясовы, а еще, ща поставлю,
"Наркомане на городи"
Гадюкиных, братьив". Напившись
мы пели "Дети декабря",
разгуливая по заснеженным шпалам,
но никто нас не слушал, а пролезая
под одним вагоном я порвал свою
первую и последнюю кожаную куртку.
В один из дней пришлось ехать с
машиной в маленький и далекий
Старый Уренгой. Дорога была
длинной, выл ветер, поземка
полосовала бетонку, молчали и мне
подумалось, что будет если мотор
заглохнет. Плохо будет, коротко
профилософствовал водитель. Наша
жизнь зависела от старых
запчастей, не искрившей свечи,
подтекавшего карбюратора.
А через несколько дней она
зависела уже от того, как быстро
мы сможем смыться: начальник наш
не поладил с бандитами,
оставшийся груз портился на
глазах. Опасаясь слежки, мы
придумали хитрую операцию с
покупкой билетов, гостиницу
оплатили за два дня вперед, в
поезде уже километре на пятом
были пьяны и счастливы, и ругались
примерно так: зима, где твоя
победа, холод, где твое жало.
Позже, в конце зимы, как
отогревшаяся ласточка из сказки,
от меня упорхнула любимая. Другой
зимой я встретил на Чистопрудном
бульваре посреди сугробов
недавних знакомых и они стали с
тех пор моими близкими друзьями. В
один из февралей на концерте (солист
пел, что у него-де на оконце гнезда
вьют метели, а зима, так и вообще, у
него целует) я познакомился с юной
особой, с которой встречаюсь
очень редко, но она как ангел
теперь незримо присутствует в
моей жизни. Может так оно и есть,
может она ангел и сейчас, может,
она здесь.
А на днях я понял, что со времени
моего самого первого
воспоминания столько снега
высыпало, что и не убрать; зима
становится все длиннее, а может и
вовсе не прекращается, делая лишь
короткие передышки, и захватывает
наши годы и города; и что ничего
нам с этим не поделать, нужно
свыкаться. Зима уже в сердце и
больше в сердце ничего. И некуда
деваться от себя. И зачем? Живем
ведь. Ждем летних каникул,
весенней любви, осенней прозы,
вытаскиваем ледышки из глаз,
мерзнем, пьем водку, живем: изо дня
в день, зимой, среди снежных
просторов.
ПС №2
от 10 января 1998 г.
|