|
ДРУГОЕ. ТО ЖЕ...
|
Ночь и
день, идущие след в след, всегда
обреченные на схожесть и порой
заставляющие сомневаться: не было
ли это со мной вчера? Или как-то
еще? Или, возможно, само течение
времени вдруг приоткрывает
завесу и обнажает свою безликую
суть, и мы понимаем, что оно
эмпирически не подходит для
любопытства. Иначе – обладало бы
разнообразием, несравнимым с
разлиновкой, произведенной в нем
календарем. Иначе наверняка мы бы
это заметили и добавили пару
штришков: безделье, прерываемое
вялым движением пальцев, или
ленивая мимика, что подсказывает
собеседнику, мол, что ты гундишь.
Мгновения слетают с наших губ как
бескрылые птицы и бьются одно за
другим, не оставляя следов, будто
ничего не случилось: лишь стрелки
придуманных механизмов движутся,
и ты наблюдаешь за ними, смещается
тень и крестовина рамы полосует
картину на левой стене, но сразу
же накладывается твой силуэт – ты
подошла к окну, озаряя улыбкой
зацветший от грязи двор и отменяя
радостным воскликом бессловесную
пустоту, шлейфом следовавшую за
тобой по комнате, обозначенную
завихрениями слоев табачного
дыма, доселе четко выстроенных в
линию по направлению спокойных и
медленных сквозняков. Тьма и свет
сочетаются в нашем убогом жилище
в полумрак, отшатнувшийся в
укромные уголки от лучей,
хлынувших сквозь тебя; что-то
изменилось: обнажилось тварное,
суть вещей приоткрылась более чем
прежде, – когда часами искали мы
смысл, очерчивали границы явного,
тосковали по несостоявшемуся
бытию. Воздух был пуст, словно
душа, обреченная быть одинокой, и
твое нежное сердце, свободное от
сомнений, от плача и причитаний,
от взбухшей слезами ноющей долгой
молитвы, где ты (что говорить о
небе?) ничего не поймешь, но этого
нет, и твоя голова полна Бог знает
чем. Все попытки найти зазор между
ускользающей истиной и
неуловимой зримостью неясных для
нас значений, наполняющих
предметы, преисполненные
статичностью, равно как и наши
действия, означающие движение,
даже если они совершенно
бессмысленны (впрочем, и
статичность, и движение одинаково
не дают облегчения, не дают
возможности понять, зачем жизнь
устроена как тягучее влечение к
тайне этого влечения, неизменно
приводящее к поиску устройства не
собственно жизни, но того, что
присутствует вокруг нас, имея те
или иные признаки – форму, цвет,
запах, – которые намекают нам на
некий источник, открытый листьям,
воде, камням и песку, муравьям, что
тащат остов жука, и мертвому жуку-носорогу,
который в этот момент ближе к
истине, чем, может быть, к смерти, и
чей путь на спинах насекомых-общинников
к муравейнику и есть верная
дорога к вечно ускользающей
реальности, неведомой нам, но
знакомой текущей воде и лежащему
камню – короче, всему, что
обречено на вечную инерцию
данного положения вещей, но и
осчастливлено этим), – так вот,
все наши попытки обнаружить эту
условную грань заканчивались
неудачей: нет курева, или выпито
все вино, или нападает оцепенение
и малейшее движение
сопровождается мукой и
недоумением. Ведь есть холодная и
мягкая небрежность порывов за
окном, но почему-то ветер
отказывает нам в ласке тогда,
когда мы в ней особенно нуждаемся,
ты говоришь, такая классная
погода, мол, давай пройдемся по
бульвару. Что ж. Тем более, что
комната исполосована косыми
солнечными струями, в которых
мельтешение пыли перемежается
остатками сигаретного дыма (рваные
сгустки былой прямолинейности) и
возникает чувство, что произошло
неприметное смещение, как будто
вещи отвернулись от тебя, и тайна,
к которой ты только что был близок,
снова упрятана в их шершавую либо
гладкую поверхность, и ты так и не
смог стать частью этого мира: не
живой, но необходимой – в данный
момент, здесь. "Дойдем до ларька",
говоришь ей, и место последней
затяжки во рту теперь занимает
вопрос – зачем нужно жить? Или
этот: почему то, что дано, –
неотвратимо и гибельно все, будь
то молчание или слова, и ревущий
поток затягивает нас все глубже в
водоворот нескончаемых дней и
ночей, идущих след в след, всегда
обреченных на схожесть и порой
заставляющих сомневаться: не было
ли это со мной вчера? Или как-то
еще?
|
|
литература
vs. журналистика
| наверх
|
|
|