Что бы ни говорили о недостатках централизованного управления, распределения и прочая, имевших место в пространстве и времени нашей канувшей в небытие родины, нужно отдать должное и плюсам этой системы.
Одной из утрат, связанных с разгосударствлением и децентрализацией, формированием новых структур власти и управления в республиках тогда еще СССР, стало разрушение связей, вернее, коммуникаций, которые помогали поддерживать связь между нами – разобщенными необъятными просторами, но объединенными интересами, любовью или, на худой конец, творчеством.
В первую очередь это коснулось тех, кто в силу своей асоциальности отказывался принимать действительное за реальное, в силу разных причин не включился в гонку за шальными деньгами и в то же время не упал на дно рефлексии по былому, лучшему времени, кто оставаясь ни с чем был убежден, что остается при своих. Для этих людей необходимость событий (покупка книги, альбома Шагала или пластинки группы "Procol Harum", поход в театр, ежегодная поездка в Москву или Питер, буде вы провинциал) вдруг начала катастрофически дисгармонировать с возможностью: цены ползут вверх, иных же источников доходов нет и не предвидится.
К этому классу людей принадлежал и я, и вот к чему было столь пространное предисловие. Асоциальность, о которой я говорил выше, вполне себя оправдывала в маленьком азиатском городке. При том, что я занимался чем хотел (по большей части литературными экспериментами), некоторое время жизни все же уделялось работе и в традиционном ее понимании. За несколько лет я успел поработать журналистом в газете, заведующим литературной частью в театре, сотрудником отдела литературы в краеведческом музее и т.д. Впрочем, внешне творческая праздность могла выглядеть и как безделье и даже тунеядство. И все же отсутствие постоянного и сколько-нибудь приличного заработка не было поводом для уныния: система талонов на продукты делала свое дело, овощи и фрукты произрастали на родительской "фазенде", да и базарные цены были в общем-то доступны. Порой даже возникала возможность устроить себе малиновое или клубничное пиршество, придя на базар к закрытию, и купив сии замечательные продукты практически задаром (с хранением всего скоропортящегося, как вы знаете, у нас всегда была напряжёнка).
Все деньги уходили на книги и пластинки. Но их, как и других атрибутов культурной информации, становилось год от года все меньше: бибколлектор, как и прочие учреждения централизованного распределения, приказал долго жить. Развал СССР довершил этот процесс и в какой-то момент исчезло все. Единственным источником нового стала "барахолка", где у бабушек иногда можно было купить какую-нибудь потрясающую вещь: томик Гёльдерлина или "Слова" Сартра 1966 года издания, или не знавшую иглы, в свое время редкую пластиночку давно всеми забытого Пола Анка, или патефон с комплектом Вертинского в придачу, или пару тарелочек кузнецовской мануфактуры.
Откладывать на желанную поездку уже не получалось и жизнь наполнялась лишь слухами о происходящем в столицах. О новых книгах, об уже не квартирных концертах "Аквариума", театральных экспериментах Петра Мамонова, выставках Хельмута Ньютона и Сальвадора Дали, о появившихся переводах скандальных де Сада, Зохер-Мазоха и неведомого Жене, о поэтических фестивалях и новинках кино. Предприимчивые друзья кое-что привозили из Москвы, и мы собирались большой компанией и с завистью разбирали сокровища, небрежно достававшиеся из дорожных сумок с еще не сорванными багажными ярлыками.
Таковы были обстоятельства моей жизни к началу 1994 года, когда вдруг мне пришло письмо с приглашением на поэтический фестиваль в Питер. Проезд оплачивали организаторы! Дарованный судьбой (простите за пафос) случай нельзя было упускать. Я продал проигрыватель, несколько бесценных для меня пластинок, получил причитавшиеся деньги в "Букинисте", присовокупил к этому гонорар за две статьи и отправился с друзьями-литераторами на вокзал. Причин, по которым провинциальный народ стремится в столицы много – у каждого собственно свои. Но, безусловно, главное – те почти безграничные возможности, которые мегаполис, тем более столичный, может предоставить. Для кого-то это работа (легкие или нелегкие деньги), которую порой попросту не найти у себя дома, или творческая самореализация, или желание присутствовать в реальной среде реальных культурных процессов, если так можно сказать о моем случае. И если нет препятствий, причин, удерживающих дома, вы очертя голову бросаетесь в этот эксперимент, словно в омут, памятуя при этом, что плавать собственно не очень-то и умеете. Спасательный круг – друзья, возможность вернуться – всегда под рукой, и попытка не пытка, и чем черт не шутит, и почему бы и нет, и чем вы хуже, и делать дома все равно нечего. То есть плюсов набирается порядочно и вот вы решаетесь, и вот вы рискуете.
Таков примерно был и ход моих размышлений. Я хотел было остаться в Питере, который знал и любил, благо в свое время учился в одном из тамошних вузов, да что-то не срослось и уже на обратном пути я задержался на пару недель у знакомых в Москве. Эти дни, насыщенные походами в театры, на выставки и кинопремьеры, лицезрением пиршества книжных прилавков и музыкальных новинок на Горбушке, а также разговоры с массой моих старых столичных знакомых сделали свое дело. Я решился.
Жильем на первое время я был обеспечен: если у моих друзей не было возможности приютить меня надолго, то хотя бы переночевать у них я мог всегда. Период этой бытовой неустроенности и поиска работы длился месяца два-три, прежде чем я нашел постоянное место. За это время я успел поторговать радиоаппаратурой на рынке у Киевского вокзала и яйцами где-то на Рязанском проспекте, чуть было не вовлекся в нечто связанное со строительством и ремонтом...
С необходимостью действий, от которых зависело не только будущее, но и само мое существование в этой знакомой и в то же время чуждой холодной среде я столкнулся практически впервые. Москва середины 90-х совсем не походила на город, который я частенько посещал в 80-е. Иные лица, иной характер взаимоотношений, иные ценности и требования. Потребность элементарного обустройства (жилье, а значит – деньги) заставила меня кардинально пересмотреть жизненные ориентиры и принципы.
Тем у кого не возникало подобных проблем было намного проще. Для меня же начался совершенно новый этап жизни, когда под счастьем понималось уже не лицезрение мира, наполненного поэзией и духом, а наличие денег, нужных для того, чтобы собственно быть и в свободное время пытаться чувствовать себя счастливым и лицезреть мир, наполненный поэзией... ну, и так далее.
Итак, работу я искал через газеты и объявления, и через своих знакомых. В этот процесс оказались вовлеченными уже даже и не знавшие меня люди, что в конце концов и принесло плоды. Место "разнорабочего" в одной фирмочке, занимавшейся продажей спортивного питания и инвентаря мне нашел аспирант мамы одной моей знакомой.
Брали меня на месяц – заменить уходившего в отпуск сотрудника и не собираясь открывать новую штатную единицу, а в итоге я проработал в этой фирме три с половиной года. Зарплата по тогдашним меркам была невелика, но для меня это были огромные деньги, позволившие тут же обновить поистершийся гардероб – джинсы, кроссовки да легкий свитер. Работал я, понятно, за совесть и к концу оговоренного месяца директор мне предложил работать и дальше, если моя учеба это позволит. Тут-то и выяснилось, что все считали и меня каким-то там аспирантом одного научного института, с легкой руки представившей меня так родительницы моей знакомой.
Итак, я остался. Зарплату мне повысили, и зная теперь меня лучше, доверили более ответственный фронт работ. Случилось и еще одно немаловажное изменение. Мне поручили сторожить (читай – разрешили жить) наш спортзал. Это было решением многих проблем, позволило мне иметь свой угол и при этом экономить на жилье. К тому же за это платили!
Бизнес в середине десятилетия не в пример его концу процветал, с буквально ежедневным увеличением оборотов росла и наша зарплата и за четыре месяца, что я прожил в тренерской комнатке, я скопил достаточно денег, чтобы снять квартиру. Приобретенные за это время познания в области спортивного питания также сыграли свою роль: меня существенно повысили в должности, назначив продавцом-консультантом. Это означало изменение моего социального статуса не только в фирме. Я получал проценты от продаж, общался и знакомился с новыми людьми (контингент – от бандитов до бизнесменов), имел приличное жилье и хорошую бытовую аппаратуру, и достаточно денег, чтобы стать активным так сказать потребителем культурных ценностей.
Со времени моего отъезда, неожиданно обернувшегося эдакой полноценной эмиграцией, не прошло и года. Впрочем, среди незарегистрированных жителей Москвы есть много более удачливых личностей, а Старина Случай создавал и более поразительные и всем известные прецеденты. То есть упорный труд, знания и таланты, раскрепощенность ума и, конечно, огромное желание (инстинкт выживания, если хотите) помогали многим и многим мигрантам достичь определенных высот вполне законными, не преступными путями.
Но, как известно, не тот труд честен, что честен, а тот, что соответствует букве закона. А мое пребывание в фирме этой букве никак не соответствовало. Скажем так, не было даже такой буквы. Потому не было и моей фамилии в штатном расписании. Она конечно могла там быть даже при отсутствии у меня прописки, но кому была нужна лишняя головоморока? Я должен был бы постоянно регистрироваться (а это достаточно нудная и унизительная процедура, отнимающая как минимум полдня, но об этом позже), контора – платить дополнительные налоги, а значит лишний раз "светиться". Коротко говоря, мы полюбовно договорились с начальством, что в случае внезапного нашествия представителей известных органов я представляюсь покупателем (благо по работе нахожусь всегда в зале, а не за кассой) или – посетителем спортзала или диагностического центра. Соответственно, в подобной ситуации, у меня возникали "легкие" проблемы с отсутствием регистрации и на контору это не ложилось темным пятном. В общем, идиллия.
Длилась она достаточно долго, и я не испытывал проблем и какой бы то ни было надобности в разрешении проблемы с пропиской. Я даже о ней забыл! Проблема мне казалась надуманной, нужной государству, требовательность которого, не в пример его же необязательности, известна всем. Ну, а коли нужно государству – не нужно мне. Эти мои размышления, конечно, попахивают доморощенным анархизмом, да и дают о себе знать природная лень и привитый советской действительностью дух противоборства, та самая асоциальность.
Но мысли мыслями, а реальность вполне конкретно останавливала меня несколько раз и требовала документы. Общение с милиционерами, такими же, впрочем, людьми, как и мы с вами бывало разным. С одними удавалось договариваться, с другими нет. Это можно сравнить с общением владельцев транспортных средств с гаишниками. Всегда была возможность дать сколько-то денег, причем меньше, чем если бы вы регистрировались или платили полноценный штраф. Но бывало и так, что я оказывался за решеткой, в ожидании проверки моей личности на предмет всесоюзного розыска. Столкновений с блюстителями порядка на моем веку, слава Богу, было не очень много и не было случая (опять же, слава Богу) каких-либо физических притеснений, – что порой случалось с моими и не моими знакомыми, – и все же это были пренеприятные ситуации.
Впрочем, встреча с заинтересовавшимся тобой милиционером не всегда заканчивалась судорожным лазанием в карман или путешествием в ближайшее отделение. Однажды у входа на станцию "Цветной бульвар" меня остановил сержант на уже традиционный предмет (мол, документы, пожалуйста) и пока я, сняв наушники, из которых доносились протяжные завывания, рылся в рюкзаке в поисках паспорта, спросил меня между прочим, что же это такое я слушаю. Слушал я "Звуки Му", и сказал, мол, замечательную слушаю песню "Муха – источник заразы". Оказалось, он их не знает. Ну, как же, говорю, а "Люля-кебаб"? А "Бараний жир зальет весь мир"? Почти не соврал на вопрос о месте жительства, мол, живу здесь же, на Большом Каретном, и вдруг, неожиданно для себя услышал: "Ну короче, ты здешний, что ли?", на что вполне правдиво ответил, да, мол, конечно. И он меня отпустил!
Подобные вещи случались, а соответственно у меня не появился комплекс боязни, опасения любого встречного "человека с ружьем". И я даже не задумывался над тем, что в принципе меня могут задержать и надолго (как известно, есть вполне законная возможность задержать человека на целый месяц "до установления личности", как это называется). Эта моя уверенность в себе, при отсутствии прописки и даже бумажки о регистрации, эдакая специфически московская наглость во взгляде, появившаяся и с привыканием к новой московской действительности, и (что тоже надо заметить немаловажно) с наличием постоянных и достаточных для всякого подобного случая карманных денег, срабатывала, обманывая по-охотничьи зоркий глаз милиционеров.
Впрочем, несколько раз я регистрировался. Случалось это примерно раз в год, почти всегда у одних и тех же моих знакомых, но почти всегда по-разному. И в РЭУ и в паспортном столе милиции меня уже знали, но практически всегда появлялись новые требования или инструкции. Порой они упрощали дело, порой наоборот. То необходимо было принести домовую книгу, то книжку квартплаты, то привести чуть ли не всех совершеннолетних жителей этой квартиры, чтобы они, как на очной ставке, заявили, что да, мол, согласны его регистрировать у себя добровольно и т.д. и т.п., а в паспортом столе майор со словами "что, опять приехал?", тщательно и долго рассматривал мой паспорт, штамп, говоривший о том, что я гражданин Российской Федерации (но почему-то не убеждавший господина майора), медленнее, чем первоклассник заполнял бланк о регистрации, и вручал его мне, в буквальном смысле, "прищурившись, как Клинт Иствуд".
А однажды, в очередной раз, когда в силу неких обстоятельств мне понадобилась регистрация, придя в РЭУ я выяснил, что введено новое правило: граждане стран СНГ имеют право пребывать в Москве не более 45 суток в год, если это не связано с учебой, лечением и чем-то еще. Я не подходил ни под одну категорию, а регистрировался месяца полтора назад. И мне отказали.
Посоветовали сходить в паспортный стол. А там меня "не ждал" вечно недружелюбно настроенный знакомый майор, который нехотя повторил мне то, что я уже знал и добавил, что, вот, мол, 19 марта (дело было в 1997 году, и на эту дату была назначена очередная всероссийская акция протеста) мы вам всем покажем. А при чем тут я: возмущение и удивление мое были настолько сильными, что сорвались с языка. Тут, из несложных объяснений начальника паспортного стола одного из расположенных в центральном округе отделений милиции, я и выяснил, что все мы при чем, будь мы черные или рыжие, с толстыми кошельками и дорогими машинами или с татарскими фамилиями хотя бы и из Свердловска. В общем, все. Ни при чем наверное были только сослуживцы и родственники майора, но этого он не уточнял.
Кстати, в разных районах города судя по всему действуют и разные запреты и допущения, где-то регистрироваться проще и дешевле. Зависит это возможно от настроения и характера какого-нибудь руководителя, а может и в самом деле – разный подход и, соответственно, инструкции. Но что о них говорить? Тема это скучная и уместнее, наверное, опубликовать правила регистрации, нежели заниматься домыслами.
А закончить нужно вероятно на какой-то патетической ноте, сказать, что все, мол, ерунда, все хорошо, не пасуйте ребята, мол, перед жизнью, она налаживается. Но в голову ничего не приходит, жизнь затягивает нас в водоворот событий или их отсутствия, и разве важны в этом стремительном вращении, на которое мы никак не можем повлиять какие-то бумаги, печати, цвет волос, кожи или глаз, качество одежды или наличие карманных денег, размеры жилплощади и ее местоположение? Мы все барахтаемся в одном потоке и нас всех несет в одну сторону...
Кроме разве что тех, кого не имел в виду упоминавшийся выше господин майор.

Москва, 1999