ТЕЧЕНИЕ
В полупустом салоне автобуса
старик, прикорнувший в углу,
пытается уснуть, и эта попытка становится содержанием
его сна. На переднем сиденье кто-то забыл фотоальбом.
Машина рывками ищет дорогу, двигаясь
по грязной проселочной линии. Тягостное возбуждение
ветра над пыльной равниной. Неподалеку
скелет велосипеда, лежащий у основанья жесткой стены,
ринулся с лобового окна
к заднему, когда автобус внезапно повернул вправо. На снимках
рослый регбист с повязкой на лбу, скрещенье грунтовых дорог
с одной повозкой,
броская сосредоточенность женского лица, морские волны
у ног задумчивых мужчин, горстка мальчиков
за чертой снежной долины, но старик проснулся
и запел песню, оставаясь безучастным
к равнодушию картин, скользящих против окон.
|
ГОРИЗОНТ
Что-то отпущено. Конец,
его же конец
в тщании реального предгрозья. Пелози,
дальше никто не может смотреть.
В кишлаках или в Червиньяно-дель-Фриули
зов не сходит с нулевой отметки.
Логос изменил одного мужчину, который
не изменил мир – логос не изменил мир.
Снятие с креста в большом селении,
поощренное солнцем, и матери на задней сцене
дается романский приют с Грациэллой. Корабль
подплывает к дыханью,
но всё прощает всё:
это пальма (слова Ибн Умара)
или невод для грядущей неги.
|
ЗНОЙ
Странный срок устоял перед югом юности.
Такой случай позже участится
(путешествие на Киферу,
и друзья отца, как боги, сидят в ясельной западне)?
Настоящее, его не видно, его устье узко. Подчас
рядом замышлялись безадресные аномалии –
Средиземноморье, например. Зря
черное течение воздвигло
пирамиды в чинной плоскости, которая не
исчерпает запаса конвульсий. Больше – меньше.
|
АННА:
АККЕРМАН
Уже на север удаленная надпись
(говоря обо всех, имеют в виду ушедших).
Другой разум –
эти поезда, влекущие ее к "сестре" и остендской
глине,
и считанные от скорости окна
развеивают осьминогов Верхарна.
|
РОД
Песня пересмешника таит вкус
черной черешни
особенно здесь, во дворе
отца и матери, где вопрос и ответ
впервые слышны вместе, –
свежесть на исходе столетия исчезающего захолустья, когда
последний этап любого микрокосма похож на долгую рань.
Краткий конец юга,
что сейчас окаймит встречную топь...
греко-бактрийское платье, айван и холм,
смутный незнакомец с профилем сакской сабли.
Пыль в прежних лучах парами осела между хинно-серых лопаток
этого гостя, уснувшего в одной из комнат родительского дома,
будто лишь прохлада печется о неизвестных голосах.
Нормальное время в чадородных кварталах,
темный удод в твоей пленке,
но солнечная обстановка наплывает на скрещенные блестки
в глиняном светильнике, засохшем в тени, –
другой покой других взрослых.
В корневых волокнах ворочаются желтые жуки,
как ожившие плевки прокаженных, – он
недвижен, не становясь меньше,
и близкое безличье общего роста еще теплится в нем.
|
|
