|
"Мир начинается
с атомов,
но заканчивается листвой и снами".
Роже Кауйа *
Верлибр (или свободный стих) – эта тема, как ни странно, до
сих пор остается одиозной, несмотря на то, что она давно исчерпала
себя, будучи объектом литературоведческого анализа. Одной
из главных причин того, что противники верлибра не принимают
его в полной мере, очевидно, заключается в том, что эту форму
они рассматривают локально, то есть – либо с точки зрения
структурного явления, либо как антитезу канонической поэзии,
таким образом легко и предвзято указывая на недостатки свободного
стиха, которые большей частью относятся к области представлений
и желаний. Наиболее характерные порицания применительно к
верлибру звучат, примерно, так:
1. Русской поэзии-де не свойствен
свободный стих.
2. Верлибр лишен ритмического единства,
мелодического напряжения – музыки.
3. Верлибр писать не трудно и т.д.
"Русской поэзии не свойствен
свободный стих". Подобные высказывания своей непреклонностью
толкают нас к неподвижности и послушанию. Странно ограничивать
возможности русской поэзии, не имея глубоких оснований. Безусловно,
существует такое понятие, как система стихосложения, тесно
связанная с природой языка. Однако поэзией
управляют иные, внутренние, законы, которые не поддаются объяснению.
Кроме того, не следует забывать о творчестве Михаила Кузьмина,
Велемира Хлебникова, Александра Блока, Ксении Некрасовой,
зарубежных поэтов XX века в русских переводах (разве это не
собственность нашей литературы?) – доказательство того, что
верлибр в состоянии свободно развиваться на почве русской
поэзии.
Что касается музыки, то прекрасно
известно, что она состоит, прежде всего, во внутренней сопряженности
смысла, а не в тех или иных внешних качествах.
И, наконец, верлибр писать так же
трудно, как и любое стихотворение – особенно, хорошее. "Свободный
стих имеет самую богатую и самую непокорную форму... – утверждал
Лайош Кашшак, классик современной венгерской литературы. –
Эта форма никогда не приходит априори, она рождается в результате
психического и физического концентрирования в одной точке
того, что предстоит сказать"**.
Многие обвиняют верлибр в косноязычии
и непонятности. Его также неверно упрекают в космополитизме
– лишь потому, что в нем действительно наиболее отчетливо
обозначен общечеловеческий характер поэзии. Кое-кто полагает,
что проза и верлибр – суть едины. Они ошибаются, позволено
будет сказать, и в частном, и в общем. Во-первых, любое стихотворение
требует минимальной затраты материала, и время – от чтения
до восприятия, – как правило, длится в нем беспредельно. Тогда
как у прозы иные приметы: развитие действия, движение характеров,
особая образность, которая строится через поступки и внутреннее
столкновение героев, – эпичность. И, во-вторых, от вас может
ускользнуть тот факт, что иногда верлибр и прозу (точнее сказать,
лирическую прозу) объединяет необходимость (или энергия),
которая мыслится как поэзия. А это немаловажно для нашей ценностной
ориентации.
Необходимо понять, что верлибр –
это потенция традиционной поэзии, он подспудной нитью связан
с прошлым. Если быть кратким и не вдаваться в подробности,
то его традиционность проявляется в гуманистичности. Верлибр
представляет собой процесс, а не результат (возможно, процесс
– его неизменное состояние), и в этом смысле он тяготеет к
многообразию и гибкости.
То обстоятельство, что многие специалисты,
изучая верлибр как формальную категорию, зачастую не способны
дать однозначного ответа, позволяет нам предположить, что
верлибр выходит за пределы своей формы, подобно тому состоянию,
чья суть выражается в действительности, а не в замкнутой сфере.
Важно осознать и верить, что свободный стих – не столько структура,
сколько отношение к миру, потому что в нем отсутствуют те
поэтические условности, которые не нарушают психологическую
установку и "нормальное" восприятие среднего читателя.
Да, верлибр раздвигает рамки теоретического
исследования, приобретая – ни больше, ни меньше – этический
и бытийный характер, так как неприятие или признание его –
следствие душевной конституции и склада мышления человека.
Необходимо еще отметить; верлибр не оставляет никаких надежд
в том смысле, что уничтожает псевдопоэтические мотивы, символы
и ситуации и заменяет их реальностью, бесконечно осязаемой
и вместе с тем неуловимой. Чтоб внести большую ясность и конкретность
в мои слова, я приведу целиком стихотворение Ксении Некрасовой
"Чеснок". Не ошибусь, если скажу, что это шедевр
русского верлибра.
Очень вкусен
горный чеснок
в мае.
И я пошла за ним
в горы.
На склонах лежали
знаменами маки.
Навстречу бежали
широколунные киргизята
с охапками красных тюльпанов.
Шли чинно,
рукой подперев на плечах горизонты,
за водой к роднику
молодые киргизки.
Из-под шелковых шалей
на длинные косы
сыпали блики пунцовые маки.
А на самой высокой вершине,
стоял длинноухий,
стоял черноокий осел,
упираясь копытцами в камни.
И мне стало забавно.
Обычно душа моя
в тяжелое время старалась забраться
поглубже в путь сердца и тихо сидеть там.
Но животное было так тонко
очерчено умной природой,
так мудро водило ушами
на фоне огромного синего неба,
а чеснок так едуч и так сладок,
что миг этот чудный осветил мои мысли
и мозг мой,
и все стало просто...***
Уровень произведения определяется главным образом мерой доброты
– залогом художественной силы, а не безупречностью хрестоматийных
изобразительных средств, которые символизируют, откровенно
говоря, нашу неотступную привычку. Не имело бы смысла рассуждать
о верлибре, если бы он был вещью в себе, предметом академических
изысканий (то есть поэтической формой, лишенной метрической
четкости и рифмы, – с позиции обыденного сознания) и не касался
человека. Не секрет, сила поэзии лежит в той области, что
недоступна знанию. И, стало быть, втискивать верлибр в прокрустово
ложе версификации – досадная иллюзия. Для поэзии мир – это
на объект, который необходимо познать и противопоставить человеку.
Напротив, она сливает мир с человеком. Поэзия рафинирует наши
переживания; выявляя глубинную суть человека – человечность.
Какими средствами она добивается этого (верлибр, белый стих
с эпизодической рифмой, силлаботоника и так далее) – не имеет
принципиального значения. Если мир, изображенный поэтом, целостен,
то вопрос о форме должен быть снят – ничтоже сумняшеся. Мне,
признаться, близка та поэзия, что дорогу называет дорогой,
птицу – птицей, дерево – деревом, не преувеличивая реальность,
и в целом находит такие пластические решения и соотношения,
которые волнуют меня, поддерживают и расширяют мое жизненное
чувство. Общаясь с такой поэзией, я переживаю не столько само
стихотворение, сколько действительность.
Я сторонник той точки зрения, что
своеобычность художественных произведений должна состоять
не в том, чтобы создавать нечто новое, а в непрестанном утверждении
разнообразия искусства. Верлибр – это повторение пройденного,
но более богатое и сложное. К сожалению, многих поклонников
песенно-напевного стиха верлибр пугает и раздражает, якобы,
своей нарочитой новизной. Вероятно, по этой причине на нем
"красуется" клеймо эксперимента. Я склонен считать,
что взгляд на верлибр как на эксперимент, а не факт – неправомочен
и, более того, нелеп. Свободный стих может варьировать образы
и ритмику до бесконечности (вспомним Э. Монтале, позднего
Рицоса, Пшибося, Рильке, Элиота, Сен-Жон Перса, Уильяма Карлоса
Уильямса, Ружевича, Кузьмина, Унгаретти и других) и достигать
таких внутренних соответствий и такого напряжения, что даже
способен вызвать у нас чувство морального беспокойства...
Верлибр – любимый язык большинства
молодых поэтов. Через него они стремятся обнаружить целостность
мира и максимальную точность переживания. Однако для абсолютной
реализации их замыслов необходима помощь извне, понимание.
Вопросы поэтики, стиховедения – частность. Истина в том, что
в настоящей поэзии человеческое преобладает над поэтическим.
"А все прочее – литература".
Статья
опубликована в альманахе "Молодость" (Ташкент),
вып.1, 1984 г.
|
