|
Их пять. Но речь пойдет о последних двух, где он выступил
сразу в трех лицах – режиссер, художник-постановщик, соавтор
сценария. Мне бы хотелось рассказать о сугубо индивидуальном
видении Алибекова, применительно к его кинематографическим
изысканиям – остановиться на его "полноценно режиссерских"
картинах.
Первая работа – "Пауза".
В прошлом году она была удостоена почетного диплома на международном
кинофестивале в г. Аннеси (Франция). Так получилось, что современная
мультипликация все более углубленно и активно обращается к
серьезным вопросам, при этом, вовсе не упраздняя диснеевский
фейерверк и виртуозную зрелищность. Мы вдруг открыли ту истину,
что анимационное кино обладает чрезвычайно широким радиусом
охвата и художественным диапазоном. Стало очевидно: это не
просто замысловатое, увертливое движение трогательных фигур,
внушающих радостную, детскую уверенность и доставляющих бесхитростное
удовольствие в искрящийся летний день, а нечто большее, способное
подняться на уровень (простите за тавтологию) усложняющейся
сложности – на уровень определенных жизненных сущностей.
О чем же фильм? Художник в своей
мастерской – вроде бы известная нам по живописным работам
старых мастеров, набившая оскомину тема. Но тут необычно другое:
главный герой – пожилой художник – утратил безотчетное ощущение
смысла жизни и чувство реальности. Весь фильм повествует об
одном жесте, об одном движении руки, которая бесконечно тянется
к чистому, пустому холсту... О попытке установить контакт
с какой-то спасительной спонтанностью жизни. В фильме, как
вы поняли, нет привычной сюжетной структуры, традиционного
развития действий, желанной увлекательности, знакомой моральной
идеи или доступной ритмической пластики. В общем, полностью
отсутствует конъюнктурное начало, авторская ангажированность.
Однако есть то, что придает произведению, так сказать, благородную
целостность, значительность: необъяснимая аура, длительность
"промежуточного" состояния. Режиссёр добивается
поэтичности, используя наименее поэтичную ситуацию. Итак,
пауза. Это протяженность, лишенная внешних качеств: конфликтной
остроты, борьбы, волнующей отчетливости, милых сердцу массового
зрителя. Но, тем не менее, в ней скрыто едва уловимое и постоянно
нарастающее напряжение. Это как бы отрезок, тонкая полоса,
короткое расстояние невыразимой истинности между сном и пробуждением,
между "да" и "нет", между "еще и
"уже". Как видите, задача настолько сложная, настолько
неясная, что автора, казалось бы, легко упрекнуть в надуманных,
фиктивных творческих принципах, в спекулятивном подходе к
проблемам реальности. Если бы, разумеется, не его суровая,
искренняя духовная соотнесенность с художественным материалом.
С помощью каких элементов он достигает полноты и органичности
эстетического комплекса и содержания? С помощью четкой, выстраданной
знаковой системы, монтажной хореографии, внутрикадровых наслоений,
смысловых намеков, угадываний, цитаций, неистребимой неподвижности
предметного мира. Кто-то сказал: конкретное имеет название,
только общее имеет смысл. Алибеков не претендует на ответ,
на смысл. Он лишь фиксирует дурманящее присутствие, вещественность
окружающей действительности, не притязая на судьбу, на что-то
универсальное; он лишь указывает на Здешнее. Вот появляется
на весь экран огромный египетский сфинкс, но камера отъезжает,
и перед нами предстает его крошечный пластмассовый двойник.
Мифологическое становится обыденностью. Все ускользает. И
эта идея скольжения, непрерывного удаления (эмоций, настроения,
атмосферы...) проступает, в порхании бумажных клочьев и бабочек,
соединяющих разрозненные кадры в единый танцующий организм.
Вот гипсовая голова римского императора – на переднем плане,
чуть слева – исполненная безмолвной угрозы. Что это? Неотступный
лик истории, подавляющей человека (вспоминается джойсовское
"история – это кошмар, от которого я хочу пробудиться").
Вот мальчик: он возникает из глубин подсознания старого художника
и, возможно, обещает ему избавление от внутренней поддельности
и страха. Мы видим его прямо-таки невесомую и свободную телесность,
как бы вплетенную в утраченную стариком гармонию простой жизненности.
Вот холст: он падает, и в комнату врываются свет и ветер.
Одуванчики взмывают, кружатся и несутся куда-то. Куда? Такое
чувство, что это сама бесцельность гонит их в пустоту. Картина
завершается многоточием; у нее открытый финал. Это неизбежно...
Следующая работа – "Нить".
На сей раз это фильм о спокойствии. Однажды великий французский
мастер кино Робер Брессон заметил: "Тактике скорости
и шума мы должны противопоставить тактику неторопливости и
тишины". Чего боится зло и чего боится жестокость? Спокойствия,
духовной и жизненной прочности. Алибеков внимательно и вдумчиво,
в ровной повествовательной манере прослеживает ретроспективно
жизнь умирающего человека: старость, молодость, детство и
обратно – детство, молодость, старость... ничто. Сергей и
здесь, как в предыдущей картине, применяет шоковый принцип.
Сперва медленно, вытесняя титры, экран заполняет слепящая
темная бездна (космос, непостижимость, смерть?). Но когда
камера отрывается от нее, то она оказывается округлой дырой
ветхого тандыра. Такой символический пролог, безусловно, позволяет
понять дальнейшее. И фрагмент за фрагментом, кадр за кадром
режиссер демонстрирует прекрасное знание национальных узбекских
реалий и прикладного искусства. Керамическая атрибутика, узоры
ковра, сложная ткань женского платья, тюбетейка, чапан (как
продолжение человеческой сути и освещенной традицией натуры),
оберег-кезмунчак, не просто закрепленный на детской руке,
но словно бы охраняющий само кинопространство. Волны текут,
обвивают колени старого человека; он стоит, озираясь, в замедленном
речном потоке, в то время как повсюду сгущается туман, сулящий
конец пути и встречу с неопределенностью, с надвигающейся
судьбой. За кадром доносится тягучий, глухой, слабый свист
суфийской флейты. Старик снимает галоши и пропадает в темнеющем
дверном проеме, входит в дом, который моментально исчезает,
истаивает, растворяется в пустынном пейзаже. Финал. Мерная,
безмятежная, умиротворенная, здоровая, незамутненная длительность
без рефлексии, без мучительных, болезненных, бесплодных размышлений.
Мне показалось, что это и есть идея фильма.
О чем будет его третья работа – "Воскресный
день: за чертой" (литературный сценарий уже написан)?
Все о том же. О поиске утраченной полноты, о чистой и плотной
реальности, от которой мы не должны уклоняться.
|
