БЕСЕДА
С ДРУГОМ: ПЕЙЗАЖ
Итак, свет по утрам зебровидно лежит на ковре
(не хватает опрятной служанки с голубыми глазами,
или холодного натюрморта, или
бедного принца – Валентино*
с прической, обмасленной бриолином). Ты рядом.
Под белой, ветшающей дверью
по-лютерански сплетенные пальцы. Как странно,
Твой голос – он против горячей,
глинобитной образности; паук, пустырь. И собака внизу
часами глядит в наше окно
вместо ангела смерти.
Черные лапы уперлись в молочную, пыльную осыпь. А дальше
–
тупая, кровянистая спеть, от которой
отказался бы даже твой Янчо**. Пространство
через эту пустынность плетется и приближается издали, словно
горбатый старьевщик. Мы боимся дышать,
будто воздух наполнен четвертой эклогой Вергилия. Все.
Дай мне руку; под ногами хрустят
выжженные солнцем травинки – тоньше девичьих
выщипанных бровей;
касанье, чайка, пустая бумага.
_____________
* Рудольф Валентино – актер немого кино
** Имеется в виду Миклош Янчо – выдающийся венгерский кинорежиссер
|
ВАН ВЭЙ. ТЕМА: РАЗЛУКА
С ДРУГОМ
Ветер дышит в чужом подворье.
У запруды вьюнок
подкрался к сумеркам
и почернел на моем рукаве,
хранящем тепло старых слез.
Крик опустился в сад,
не причинив страданья двум землекопам,
и вернулся в сухую грудь вороны
еще более одиноким.
__________
Ван Вэй (701–761) – китайский поэт и живописец
|
ПОЛДЕНЬ. ФЕВРАЛЬ
Мы уходим и – только так – исчезая
оставляем наше присутствие:
мир с прозрачной и хрупкой сущностью.
Жесты и действия без начала и будущего,
словно молчание, –
это, наверное, и есть далекая вечность
(как же иначе понять и приблизить ее?).
мы видим полет, а не птицу.
Рытвины с тончайшим лоскутом инея,
камни и холмы
за городской чертой
беспредельны в своем постоянстве –
как странные вещи,
у которых нет причины...
Для бесконечности довольно бездомного пса,
пропитанного дрожью,
в холодном, блеклом саду.
|
ПЕРЕД ФИЛЬМОМ
Квадрат стекла, предусмотрительно вставленный в дверь.
Солнечный свет на стертой дорожке между рядами
то сужается, то расширяется, словно
"звуковая лампочка" в полуиспорченном приемнике,
когда новые силуэты посетителей возникают
у двери и, войдя затем в шепчущий зал,
рассаживаются, притихшие совсем.
Это действие продолжается долго,
словно только оно значительно. А мы –
зрители, пока обманутые обещанием.
Дверь открывается – входит подросток:
брюки в черную полоску, просторная
клетчатая "шотландка", на шее водянистый блеск
(цепочка).
В его лице та напряженность, которую обычно
взрослые скрывают. Нечто
в нем подсказывает, что он сейчас другой, чем раньше.
С ним девушка – наверное, старшая сестра. Они садятся.
Глаза у брата внимательны настолько, что их можно назвать
красивыми, – они вперились в белизну экрана.
Брат произносит две-три фразы, и вид его хранит все ту же
возмутительную ясность, как будто говорит не он, а часть
его обличья. Вдруг он опускает лицо до половины
в ее плечо. И кажется,
что смотришь фильм, где актер, лишенный грима,
передает подобный переход иначе, чтобы заметили
не двое, но больше, как можно больше очевидцев:
с легким замешательством, и цель достигнута.
Но вот задергивают занавеску на двери
и солнце выгоняют из теплого
зала. Все это – словно
внушительный фокус, обращенный ко всем и никому.
|
СОСЕД
Старик-астматик, сошедший с ума в прошлом году,
сидит на балконе. Он, словно цветок,
знает лишь то, что к нему прикасается. Вопль –
оживает одно только горло и кровь, как засада,
встречает зрачки. Кто в нем теперь? Какой
хитрый разум выталкивает из него злой кашель
на бескровную улицу? Его лицо сжимается
в сухой комок все уже, вот-вот исчезнет,
перейдет в другую реальность. Отчего он кричит – чья ступня
давит с нарастающей силой на его
душу? Чья воля извлекает его из древнего колодца
и вновь бросает на дно вертикального туннеля? Его руки
сходятся, но не в знаке объятья
стонут суставы пальцев. Когда ему легче,
он –
птица в гнезде.
|
|
