index page



Al Manac

главная  |  на сайте  


главная
на сайте


 ХАМДАМ ЗАКИРОВ СТИХОТВОРЕНИЯ

Язык дороги, греческий язык
На той стороне
Мимоходом. Любовь
Топография: статика
Слова для марта

Сеанс рисования
Ноябрь
Цветущий миндаль

Сквозь слезы: север, звезды
Сквозь слезы: текущим днем

ЯЗЫК ДОРОГИ, ГРЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК

От МИДа до Театра Образцова мы ехали минут пятнадцать.
Весна и лето завернули перед нами
на Малой Бронной, чтоб осесть у Патриарших. Осень
ушла вперед, мигалкой расчищая путь, играя
на лобовом стекле твоей машины пожелтевшим
листком, застрявшим в "дворнике". Зачем-то
достал я сигарету, нет, не хочу курить. Что делать
с музыкой? Давай,
попробуем мою кассету. Или лучше
оркестр колес автомобильных
пусть прошипит симфонию асфальта: муар из серых, черных или
пепельных полос,
разбитых кое-где дорожною разметкой. Что ты скажешь?
Невыносима мысль (ну надо же, Кавафис в бардачке),
что Город
это город, не Александрия. И что жизнь
не вечное движение по трассе, где наперегонки
ты с временами года споришь, и обмануть пытаешься судьбу,
сворачивая в переулок и уже в другом
выныривая месте
на Тверской или Манежной, или возле
Антиохийского подворья,
и
вечно, вечно, вечно
кружишь
и обгоняешь Садовое кольцо, и побеждаешь, получая
бесценный неподъемный приз:
все ту же жизнь, все то же мельтешение. О, как невыносима эта мысль!
^

НА ТОЙ СТОРОНЕ

Берег течет вдоль реки, обгоняет мельканье подошв:
ты идешь и идешь. Майский полдень
изжарен на противне солнца.
В любом насекомом скрыто что-то еще.
Бьются камни о воду. В потоке
тонет облако, твой силуэт, мои руки
мне
хочется пить, но вода не желает с этим считаться. Ты тоже: ты
ускоряешь движение. Так
тороплива судьба и земля скрежещет об ось, и звенят
застежки хороших испанских сандалий. Вот только цветы
и высокие стрелки травы
машут, смеясь, ветерку. Я прощаюсь. Я здесь остаюсь.
Ты выбрала выбор. Цикады. Гроздь головастиков. Птица.
Они меня тоже не ждут.
^

МИМОХОДОМ. ЛЮБОВЬ

Мне все удается. Сердце мое
бьется крепко, ритмично, говорит уходящему дню: пошел прочь.
Случаются ночи, но что мне до них? Я мимо иду, теряю
то, что нашел, безразличный.
Греют многие вещи и многие остужают.
Время само по себе, я ему не судья.
Его стремление вдаль ласкает меня: ветерок в жаркий полдень, твои
тонкие пальцы, ручей. Ты не один, пока рядом
нет никого. Глаза всегда врут, как и слух, как и речь; отвернись,
отвернись насовсем, дай мне руку, забудь,
умирая с каждым новым закатом. Свет
как иллюзия, вдумайся, что ты моргаешь.
Смотри, не смотря, говори с тишиной, слушай легкими. Тень

это ты, ты
это слово, дальше трава,
корни дерева, лес категорий, небо, которое
соответствует небу. Лаз в этот мир, как всегда, на глазах,
но мы видим только цветастую пленку пейзажа, маску, глагол.
Кто заслонил нам себя, кто открыл? Издевательство длится:
жизнь плетет свою нить, превращая нас медленно в кокон.
Что будет дальше, ты знаешь? Мне повезло, мне легко,
я не верю в судьбу,
в отливы, которых не видел, в тебя. Тебя нет. Но если ты есть

мое одиночество, черт побери, безгранично.
^

ТОПОГРАФИЯ: СТАТИКА

Ветер меняет свое неприметное безразличие на
легкие порывы, порой теплые, порой
скользящие по лицу нежной прохладой. В это время
мы меняем ногу на ногу,
прикуривая сигарету, кивая невнятному разговору,
и листья развесистого дерева поддакивают нам, соглашаясь
со всем, что происходит там
внизу, на земле, где все
невесомо: слова наши, наши чувства и даже
зрительные образы, уносящие нас
к стайке воробьев, клюющих дынную корку,
к истомленной жарой собаке, рухнувшей в пыли,
к мареву на горизонте и одинокой фигуре,
бредущей наискось через поле.
Лето нас заточило в золоченую клетку из солнечных бликов.
Дым сигареты пахнет пожаром в степи и
недоступным покоем. Рыбы в бассейне
целуют поверхность воды или бетонных стенок, покрытых
бархоткою тины. Время как будто ушло с твоим другом:
тени бездвижны не менее получаса.
Музыку, кажется, тоже заело
солист
тянет и тянет минорное "о", и непонятно уже, что утрачено

молодость, девушка или родная земля.
Здесь, где нет ничего, ты говоришь,
актуально любое отсутствие. Дотянуться до чая,
до вечера дотянуть. И продолжить бессмысленный диалог

молча, расслабленно, мягко
отдаться словам,
тщательно выверяя просодию, мелодичность и
точечным ударом вставляя нежданную грубость, хлесткий оборот,
возвращающий к бытию, к пронзительной реальности
сжавшейся в комок, в звонкую монету, блистающую в грязи:
среди выплеснутых чаинок, конфетных фантиков, яблочной кожуры.
Мы еще можем видеть. И нам не важно пока
положение флюгера. Можно взобраться на крышу и смотреть
в бинокль младшего брата, смотреть
на дымчатые всхолмья, насколько дотянутся окуляры до
обозримых пустынных окраин,
как Джованни Дрого в фильме Дзурлини, пожертвовав всем,
чтобы многие годы портить глаза ожиданием
темной точки, слабого блеска металла, ржания вражеских лошадей.
На востоке темнеет небо, приближается пыльная буря,
ставим по новой маком в исполнении Чеслава Немена, ждем.
^

СЛОВА ДЛЯ МАРТА

Прикоснуться к полям, зеленым тобой,
обернуть тонкой тканью небесного цвета себя,
или напротив
открыться, отдаться
летним сухим ветрам, зною сна
послеполуденного, проснуться, чтоб вновь
искать островок тишины
в молчанье твоем, пламенея от солнечной ласки, и так
скитаться дни напролет, недели и месяцы в этом
пространстве, не связанном с именем, временем или
причудами расстояний, характеров, качества
автострады, эстрады, страны.
Прикоснуться к тебе и обжечься
сонной твоей теплотой, и предчувствовать,
как и дальше, на всех изгибах
кожа твоя будет ждать, как и ты,
продолжения этой ласки

медленной, словно вода на равнинном просторе,
словно бы плотная белая ткань,
ждущая ветра, избранника, чтобы затем
вспыхнуть тугим и мощным давлением изнутри,
и нестись, увлеченной сильной и нежною пустотой,
в никуда, как всегда, в неизвестность, где правит
то, что не существует, к чему уже не прикоснешься.
Но вновь
прикоснуться, теперь

к этому свету, что выстрадан лилиями и гиацинтами,
бледными завязями на взбухших весенних ветвях,
и тобой, да, пожалуй, тобой, мое солнце,
смеющееся во сне, говорящее во сне, открывающее
тайны юности и любви, их бурного роста
и этого вечного трепета, верного знака,
уже пометившего зимнее царство и медный утренний небосклон
(всегда со следами вчерашнего, но
без тени или намека на завтра), и вот
ты просыпаешься: иной свет, иной голос
зовут меня, учат меня
твоею улыбкой, твоими глазами
видеть, касаться, чувствовать, знать, говорить.
Другими словами.
Да, другими словами.
Одним словом.
^

СЕАНС РИСОВАНИЯ

И краски сгущались вкруг тебя, и густо пахло выжженной травой.
Приготовления
долгие, недолгие, как и дорога: то проезжая,
то узкая тропка; мы сидим на холме, курим, а солнце
бликует на мятых подушках краснеющих облаков, постепенно
скрываясь за сопкой, которую нам недостало сил перейти,
чтоб увидеть воочию
рощу оливковую, сейчас
наверняка покрытую позолотой вечернего света.
Ты смачиваешь кисточки, затачиваешь карандаши,
раскладываешь свой нехитрый инструмент, а время в это время
носится над нами, слегка теребит волосы, слегка
поддразнивает тишину вокруг
вдруг доносящимся гуденьем города. Там

жизнь, что цепко
вцепится опять, едва мы спустимся,
рукою чьей-нибудь, глазами, разговором
и будет следовать за нами по пятам, обняв за талию
или держась за руку, насыщая вновь
пустой реальностью густое, гулкое пространство,
которое прихватим мы с собой
отсюда. О, прости,
молчу-молчу. Твоя фантазия, что я
достоин кисти потихоньку
становится вполне правдоподобной.
Моя ж мечта дробится на куски
пейзажа, небо, что прошито
поздними лучами невидимого солнца и луну,
которая бледнеет в соленом воздухе. Моя мечта
меня рисует акварелью, меняет кисточки, достала
другой лист. И вечер,
тот еще натурщик, тоже медлит, замерев. Мы с ним
любуемся тобой. Мы с ним тебя рисуем, мешая,
сгущая краски. Сено
пахнет светом. Вечер
ветром. Акварель разлукой.
^

НОЯБРЬ

Теперь, когда зима вот-вот
метлою мельника сметет наш город,
твоим молчаньем снежным я заболеваю.
Мои шаги листают листопад,
но уши ничего не слышат, будто
"Жил певчий дрозд" остановили на моменте,
когда герой вбегает к самому финалу,
к вступленью своему. Примерно также
смешно мы выглядим сегодня,
вдруг оказавшись посреди бульвара,
когда за ночь здесь все преобразилось
и наша спешка ни к чему не привела.
Мне тычешь с укоризною свой зонт
знамение
несбывшейся погоды и глупых притязаний на
возможность счастья: сон,
которому не суждено закончиться.
Деревья вымершие, мертвая земля.
^

ЦВЕТУЩИЙ МИНДАЛЬ

В том ли месте тебя мне искать,
что подсвечено вишневой завязью,
там, где-то в марте или апреле,
когда ветрам еще привольно, а солнце
еще слишком нежно? Там ли,
где жгучая пустота льнет к глинобитным стенам,
чей прах умягчает обочину,
полосуя последним прости кромку асфальта
вслед каждой горячей шине? Там ли,
откуда как водится не приходит ответа
или
вместо ответа дата,
впрочем, чаще неверная?
Это случалось не раз:
многие уходили, возвращалась лишь боль.
Но заметнее становилась разница
между тем, что имеешь и тем, что иметь не нужно.
Становились заметней в траве конопляные вспышки,
распластанный подорожник, волчья ягода, твой след,
уводивший, конечно же, в сторону
от дороги, обжитых мест и того, что могло быть, но
не было. Память
хранит несколько подобных осечек в течении времени,
когда возможный, но не случившийся ход событий
оказался запечатлен куда отчетливей,
чем даже десятки дат, выхваченных из небытия
карточками в фотоальбоме.
Но ни память, ни фото в альбоме
не могли подсказать мне где ты.
Настоящее, лишенное прошлого,
было слишком пустым, чтоб начать все с начала,
но сама эта возможность пьянила, хотя
было почти бесполезно искать тебя
в закоулках сердца, ибо было понятно

сердце лишь механизм.
Во всяком случае, до тех пор пока ты не найдешься.
Оставалось заглядывать в хрупкие цветки миндаля и урюка,
карабкаясь по кривым ветвям, пока ветер
не собрал с деревьев дань лепестками,
лишив меня последней надежды: ведь где,
если не в цветах, ты могла находиться?!

^

СКВОЗЬ СЛЕЗЫ: СЕВЕР, ЗВЕЗДЫ

Беззвездна ночь араба печального: зимою
какие, к черту, звезды? Небо
в мерзких тучах и ни в чем
нет ни намека зноя, пекла,
что нас пробрало б до костей и опалило
с изнанки. Эта ночь
вновь одинокой девочкой глядит в мое окошко.
Я
неподвижен, если
не брать в расчет чихание и кашель, и
то, как я плетусь по направленью к шкафу
за теплыми носками. Ставлю
Дживана Гаспаряна или
Нусрата Фатеха Али-Хана, или
Халеда, если есть нужда подвигаться: мороз.
Порой напьешься водки и затянешь
маком, используя при этом блюдце
страны, которой больше нет на карте

остался вот сервиз in DDR, все кузнецовские тарелки
побили как-то массажист и тренер,
коллеги по работе, но
друзья.
Тарелка, впрочем, мне не помогает:
ума не приложу в чем дело,
но вязкой и тягучей и неспешной
волны голосовой не получается. Возможно,
мороз тому причиной, холодный воздух, влажность?
Опять же
коммуналка сбегаются соседи. Впрочем,
что хорошо: отпаивают чаем, зеленым, и несут варенье

порою абрикосовое, чаще

бурду из всяких разных ягод. Солнца
мне не хватает даже ночью. Даже
здесь. И даже
когда есть водка с персиковым соком,
варенье тутовое и инжир сушеный,
манты из тыквы, плов с бараниной и райский
шербет. Так одиноко мне, когда на небе
нет звезд. Особенно теперь, когда и звезды,
и небо, и, пожалуй, даже солнце
мне заменила ты, любимая. Где ты?
Ах да, я вспомнил
там, среди снегов,
на севере, который мнится
арабам самым страшным из адовых кругов. Ну что ж,
пусть буду я очередным Орфеем
(мне лира не нужна и даже блюдце

макомы буду петь, сложив
ладони рупором

тебя я докричусь), я за тобой отправлюсь, о
Эвридика, солнышко мое.

^

СКВОЗЬ СЛЕЗЫ: ТЕКУЩИМ ДНЕМ

В батареях шелестит вода, и медное журчание обволокло
сидящих в центре стереоэффектом. Вода
как символ, знак
семантика воды, миф о потопе, одиссея всюду.
Даже телевизор (мы смотрим обозрение футбольных матчей,
Лига чемпионов) говорит: сегодня
в Европе
ливни, ливни, ливни все три игры. Везде
поля из луж, промокшие насквозь болельщики и футболисты. Впрочем,
мы тоже ведь Европа. Здесь, у нас,
окно тревожит вялый дождь, "Спартак" выигрывает у "Реала",
конечно, не в сухую, мы пьем чай (мед, если хочешь, овсяное
печенье), шмыгаем носами, я
ставлю музыку и надо же, туда же, ведь специально
не хотел: Rain In Tibet, вот так вот просто
льет и льет
аж целых три минуты без всяких музыкальных добавлений,
и что-то там кричат тибетцы,
наверное, давай быстрей, такая, право, сырость, не
дай Лама простудиться
это третья
дорожка на пластинке у Up, Bustle &
Out, полуэлектронной, полуджазовой английской группы.
Мерзнут ноги, кипятится чайник, масло
булькает в электронагревателе, затем
трезвонит телефон. На дальнем-дальнем проводе
моя любовь воркует
сонно, нежно, молчит, выслушивает бред,
который вдруг течет из моих уст (как сильно сказано
о нудном, и простуженном, и хриплом голосе!), но
что я слышу: она чистит зубы, она в ванной и...
бодрое струение из крана фонтаном плещет в трубке. Я не в силах
сдержаться: насморк. Где платок? Друзья,
полцарства за платок, и даже эту
пластинку, что угодно, лишь бы
этот день закончился, истек. Как истекает все (конечно же, в разумных
пределах). День в потоке дней
без сердца сердца моего, без милой, волочась как камень
по каменистой простыне речушки в том же, например, Тибете, или по
промозглой тверди неустойчивой и склизкой
судьбы
и без платка! Серега,
может лучше водки?
Водки, сказал Серега и
полилось, и понеслось, и завертелось.
^

Хамдам ЗАКИРОВ 


НА САЙТЕ:

ПОЭЗИЯ
ПРОЗА
КРИТИКА
ИЛЛЮСТРАЦИИ
ПЕРЕВОДЫ
  НА ИНЫХ ЯЗЫКАХ

АВТОРЫ:

Шамшад АБДУЛЛАЕВ
Сергей АЛИБЕКОВ
Ольга ГРЕБЕННИКОВА
Александр ГУТИН
Хамдам ЗАКИРОВ
Игорь ЗЕНКОВ
Энвер ИЗЕТОВ
Юсуф КАРАЕВ
Даниил КИСЛОВ
Григорий КОЭЛЕТ
Александр КУПРИН
Макс ЛУРЬЕ
Ренат ТАЗИЕВ
Вячеслав УСЕИНОВ
другие >>

ПРИМЕЧАНИЯ:

(нажав на примечание, вы вернетесь примерно к тому месту в тексте, откуда пришли :)
O'Mally's Bar – песня Ника Кейва из альбома 1996 года "Murder Ballads"
Смерть – еще не конец (Death Is Not The End) – известная песня Боба Дилана, спетая на вышеупомянутом альбоме Ником Кейвом сотоварищи
Shore Leave (англ.) – "Увольнительная на берег", песня Тома Уэйтса (Tom Waits) из альбома 1983 года Swordfishtrombones
Фаришта – ангел (перс.)
Vous avez raison (фр.) – вы правы. Дословно – вы имеете причину
 

БИБЛИОТЕКА ФЕРГАНЫ
ФЕРГАНА.RU
ФЕРГАНА.UZ




SpyLOG

FerLibr

главная  |  на сайте  |  наверх  

© HZ/ DZ, 2000-2002