Года текут
неспешной чередою исписанных страниц,
но торопливый почерк всё выводит
пунктиры нетерпения и паузы –
без слов и без надежды
прервать поток бегущих дней, и превратить их в ночи,
где арабески звезд, мерцающих на аспидном пространстве
под тремоло цикад и лисье тявканье, под перепевы
лягушек и всполошный окрик
неведомой и сонной птицы, – звуки,
стекающие в узкие воронки
твоих ушей по скользким стокам тьмы.
Игра воображенья, впрочем,
обманывает нас без злобы и тайных намерений, просто так.
Слова – иное дело. Ветер гонит
песок и пепел, посвистом озвучив
молитву богомола, ящериц, колючек,
склоненных жарким дуновением, и почва источает
нектар, но этого не передаст нам объектив.
Не передаст он и того, что расплылось
за крупным планом, за тобой, в прозрачной дымке.
(Снизу – дата.) Наша жизнь,
подобно фотографиям в альбоме, ты говоришь,
расставлена по дням – в столбцы календарей,
придуманных дотошными жрецами и сверстанных
безумцем-программистом. Время,
что нами овладело (менее, конечно, чем хронометристом,
следящим за движеньем эталонных стрелок), нас
убедить пытается: мол, вечно лишь незримое – отсутствие,
что неизменно и поэтому –
всегда присутствует. И всё
принадлежит ему: гробницы фараонов, плач
Гильгамеша, законы Хаммурапи, имена
двух сотен тысяч с хвостиком пророков,
упоминаемых в традиции исламской, но
непоименованных. Наверняка, мы так же
помечены в каких-нибудь отчетах
и числимся среди
рожденных в Азии, к примеру, в боге или в сердце,
или куривших с неким кельнцем анашу между Валенсией и Картахеной.
Мы заперты в своей судьбе. Но небо и земля
не терпят неизвестности. План-кадр: горы
повисли над долиной, над
тяжестью вечерних облаков. Играют
тихую мелодию (все время выше на одну октаву)
густые голоса камней, базальтовых прожилок, точек кварца.
И
звенит земля. Ей вторят
флейты полых стебельков,
в сухих головках мака семена тряхнуло, словно в мараккасах
и
заныл песок, сдуваемый с бархана: по-арабски.
Играет Dead Can Dance и голос Лизы Джеррард
плывет по комнате и постепенно
течет в открытое окно – во мглу и снежный шорох.
Ты молчишь,
не в силах совладать с навязчивой фантазией. Ты здесь.
То, что тебя тревожит, залегло
на дне кофейной чашки, посмотри. Быть может,
ты увидишь знаки. Остальное –
домыслишь. Много ль нужно, чтоб открыть глаза.
Не больший героизм ли – не видеть? Пустота
в какие-то моменты посильней
воспоминаний и желаний. Бросить все
и ринуться куда-нибудь взаправду – не так-то просто.
Ведь свобода,
по сути, форма новой несвободы. Но сейчас неважно
дойдешь ли ты пешком, отправишься на самолете, на
поезде или на стуле дома. Зачастую,
неведомо знакомое – то, что всегда под боком. Но
мир трубит надсадно, бьет в литавры, чтобы
воздать себе осанну, чтобы заявить: я есмь. Для этой цели
используются модные журналы, фильмы, книги, глянец
рекламных транспарантов и щитов. А также фотографии –
оттуда, где ты себя оставил. Или нашел. Но там ли,
здесь ли? Место потому и место,
что покидается: надолго ль, навсегда. Вернуться –
порою означает ссылку. Впрочем,
быть вздернутым на летней дыбе во сто крат
милее зимних снежных нежных кандалов, согласен. Ветер
рвет стылой пятерней заиндевевший тополь. Часть окна
покрыта ледяным ландшафтом. Время и пространство
к обману склонны. Ничего не стоит
им завладеть вниманием, отвлечь
нас от бездвижного и безголосого, конечного, не
знающего места, кроме – теперь и тут. Длинноты
мелодию пластают, словно дым
над топкою низиной: сухие ветви, почва – все
в изломах, в трещинах; и виден пыльный след,
ведущий в никуда, верней, к горам, к бурьяну, к сигарете,
к ветшающим дворам и дальше – в даль, где
родина всегда на горизонте, всегда видна и
так всегда немного осталось, чтоб дойти. Смотри
не отвлекаясь: этот путь
нам предстоит пройти вне речи, полной
амплификаций, вне амуров, вне
лета, что на память
нам норовит оставить лишь слепые снимки –
в разводах радужных и даже в пятнах
гелиофобии. Так одуряет свет,
что больше нет просвета. Только
и остается – двигать дальше, дальше, много дальше. Мимо
виноградников, вдоль берега, поросшего
бетоном, ряской, волосами утопленниц; смотри –
нить паутины нас соединила. Трачу пленку. Но
боюсь, что выйдет только два-три кадра: солнце. Ты
лицо закрыл рукой, диагональ
контрастной светотени. И еще –
не надо фотографий, ты сказал.
