index page



Al Manac

главная  |  на сайте  


главная
на сайте


 ХАМДАМ ЗАКИРОВ НЕСКОЛЬКО СТИХОТВОРЕНИЙ СЕРЕДИНЫ 90-х

Сок
Внутри бульварного кольца
Незначительные детали
Искусство фотографии
Разлад
Язык двоеточий
Все эти дни
Дословно


СОК

Жара и песок, и мои сандалеты хрустят на асфальтовой крошке.
Мы спешим в "одинокую юрту", как ты называешь мой дом.
Припекает затылок и майка
медленно рвется и мокнет
под рюкзаком, где болтаются книжки, бутылка вина и
сердце мое, и мой спинной мозг, и
моя "жизнь в искусстве" лгать и желать нежеланного. Лето
спит в наших постелях,
запах его – в простынях, даже тело твое, моя радость,
пропитано им. Жди меня осень,
как говорит мой знакомый,
когда-нибудь мы вернемся. Скажи,
чтобы сердце мое успокоить, и тело твое
чтобы отдалось полудню как прежде, скажи,
почему же прошло то, что было, почему
не случились нежданные радости, не
обернулась реальностью и сотая доля мечтаний,
стало таким все ненужным, неважным,
и к жизни пропал интерес? Где покой и услады любовные,
женщины где,
что нас бросают, чтобы любить еще больше, солнце,
куда оно подевалось в этой треклятой зиме? Набухает
сосок твой. Касаясь его языком,
я спасаюсь от мыслей – бегством в тебя, в твою лень,
в твое нежелание бегства, не бегства,
чего бы то ни было в общем. Кружат
за стеклом хлопья снега,
в моей голове же – ложится на землю
пух тополиный, либо плывет –
захваченный воздухом прошлых июней. Мой сон
как и ты: весь пропитан жарой, дынным соком, который
течет по груди, животу и по бедрам –
к низинам и впадинам, лишь добавляя
зримость и сладость касанию, чувству, мечте, и
нежданному летнему мигу – сейчас, в январе, в 10.30.
^

ВНУТРИ БУЛЬВАРНОГО КОЛЬЦА

No woman no cry, поет Боб Марли.
Ты нервно ходишь в комнате соседней.
Скрипит паркет. И ты скрипишь зубами. Кто-то из гостей
включает телевизор. В коридоре
дверь хлопнула: кому-то вслед
раздались громкие ругательства. Что было дальше?
Лифт уехал вверх, пролеты широки, плюс семь на улице.
Иная речь, иное место
влекут, в то время как груз прошлого
все большего вниманья требует. Деревья
пустыми шевелят ветвями. Мой окурок
шлепнувшись, разбрызгивает искры,
будто салютуя захолустью полночных переулков.
День катится к чертям:
через пятнадцать минут наступит завтра.
Нас обгоняет парочка: обрывки разговора о тонкостях кино, и
долго, очень долго не горит зеленый свет.
Мы пересечь хотели ту черту, что отстранила нас от мира. Но
это был всего лишь перекресток.
Попытки избежать пустот всегда пусты. И свет
не просто исчезает: он гаснет в нашем сердце. Темнота
в зрачки прокралась, и судьба нам подает, что может. Разве ты
не чувствуешь? В руках, как прежде, ничего. И наши ноги
отмерить могут сотни километров, чтоб убедить нас –
дни все одинаковы, и ночь не прекращается: она
на время лишь уходит, как
вода в отливе. И тогда
вскрываются лакуны, камни,
морские гребешки и звезды, раковины
с грязною посудой, простыни нестираные, дом,
где все покрыто толстым слоем надежды на уборку. Так,
армия, разбив последний лагерь на пороге пустыни,
глядит в нее десятком тысяч глаз, и уповает: пусть
поход не кратким будет, пусть, но – полным
оазисов, богатых серебром и златом, водой и пищей, женщинами. Но
их полководца не стоянки волнуют: ему важен
последний берег. Им он грезит, загоняя лошадей,
чтоб там, на отмели сырой, вдруг убедиться: вот,
нет далее пути, нет удовлетворенья, смысл утрачен. Что
делать? Кто подскажет? Боги
остались в обжитых местах. Да, впрочем, все это не про них.
Одно и то же – и поиски, и ожиданье – на их взгляд.
Подходим к дому. Во дворе
компания хмельная вторит струнам –
сейчас, со всей мочи, завою с тоски, и в этом месте
в нестройный хор включается собака.
А в отсветах невидимой луны
проявлены рельефы облаков, изломы веток, город,
что разлучает нас все время, соединяя, вновь
выбрасывая бездыханные тела
в очередное сновидение, в рассвет, лишенный очертаний.
Вот и пришли, входи, я только
свет включу, конечно, это здесь, вот тапочки,
да, туалет направо, сюда клади, сейчас
поставлю чайник. (Вера бьется,
как черный дрозд в помятой ржавой клетке.)
^

НЕЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ ДЕТАЛИ

Темнеет медленно, неумолимо. Твои пальцы
очерчивают странный окоем, в котором –
шпиль, мерцающий на фоне бледного заката и деревьев,
повернутых к нам, зрителям, затылком.
Ты говоришь: вот вечер, что
длится бесконечно, мои силы
не в силах выдержать его напора. Это лето.
Оно пригоршни веры нам не даст.
Пыль, солнце, пекло. И без смысла
проходит каждое мгновенье. Тихий воздух,
волнуясь, пробирается в окно. Твои слова и голос, и молитва,
которую подхватывает холодильник; и
вентилятор охлаждает твое сердце, затем мое, затем
мы молча курим. Элиот. Сережа Тимофеев. Питер Брук.
И чтение не помогает: книги
листвою прошлогодней рассыпались по полу, но
на роль садовника сейчас я не сгожусь.
Мне ничего не нужно. Я хочу
всего лишь быть с тобою рядом. Пусть
не зная, кто ты и не зная ничего.
Твоя рука закроет мои веки. Ночь кончится. Сейчас же,
птицы щебечут. Монотонно
вода из крана капает. В часах
колесики вращаются и равномерно
пощелкивают: время
неумолимо. Медленно светлеет. Мое сердце
разбито вдребезги. Прости,
мне не хотелось говорить об этом, но
с каждым годом свет...
он убывает. Что
можно с этим сделать, скажи, что?
^

ИСКУССТВО ФОТОГРАФИИ

Искрится подсохший асфальт, и наши шаги
отдаются в узком проулке. Навстречу шмыгнул злобный пес,
бросив нам взгляд, горящую свалку и хлопья
истлевших бумажек, как пух тополиный
бреющих в воздухе. Где-то
раскрыто окно и доносятся странные звуки. Но
тень тишины следует зорко за нами. Разве мы слышим?
Шепчет нам каждое дуновение, фиолетово
жилка пульсирует, стой,
стой, гулко бьется в висках. На втором этаже, на балконе,
бабушка греет кустик алоэ. Мне в ухо бормочешь: как жалко,
смотри, какой кадр, нет черно-белой, и тут, наконец,
реверс сработал, и плеер бубнит голосом Кейва о баре О'Мелли.
Для этой старушки мы тоже – лишь эпизод
в безжизненной жизни, сценарий которой
исчерпан давно, если вообще был написан.
Фото такие можно снимать в любой миг, оглянись лишь. Порой,
я тоже кажусь себе таким стариком. Мне хочется
бросится в дом, щелкнуть запорами, окна закрыть и
забиться в углу, ожидая нежданного – смертного часа или
прихода зимы. Греет коньяк. Но
темнота сковала руки и ноги, и ночь
улеглась на кровать и вопрошает: чего, чего же ты ждешь?
Разве такое с тобой не бывает? Как, например,
в давешней подворотне, которая вдруг
уперлась в грязную стену с граффити, что
исчерпали все возможности и
направления выхода. Август. Тупик.
"Главное в снимке, – ты говоришь, –
выдержка и наблюдательность". Что же, с годами,
я кое-чего добился на этом пути. Но всё жив. Да и смерть,
как Дилан поет, еще не конец
. "Плёнки, –
ты добавляешь, – где Кейв, Пи Джи Харви и кто-то еще
поют эту песню". Черт,
все-то ты знаешь. Ладно, идем, нас уже ждет
то, что вне объектива, всегда
на шаг впереди наших поисков композиции, освещения, фактуры, себя.
^

РАЗЛАД

Отбрасываешь волосы назад усталым, вымученным жестом.
Лучится струйка света из-за штор, и мы
охвачены оцепенением в потемках комнаты, что вовлекает нас
в безмолвный и бездвижный танец,
когда предметы в комнатах пытаются
притронуться друг к дружке. Так же мы, –
не в силах страх отринуть, загустевший
в высоких потолках, на книжных полках, за
спинкой кресла, в мертвом мониторе, –
прикуриваю третью сигарету, холодный кофе допиваешь ты.
День прожит кем-то, только не нами: ни шагу из дому и даже
телевизор не включался. Наши взгляды
пересекаются в разводах
табачных, жилистых и невесомых волн,
как ледяные валуны, отторгнутые берегом, как будто –
с отражением в удачно мелькнувшем зеркале, проплывшем
в руках статиста или ассистента режиссера. Пустота
исчерпана: в полоске света пыль клубится. В нашей жизни
уже не может ничего произойти,
способного хоть как-то изменить
начало, направление, конец, ты говоришь, и понимаешь,
что это не про нас, что с нами все гораздо хуже. За окном
лютует солнце, ворошит макушки деревьев и подсохшее белье,
как будто тоже выбрасывая белый флаг,
пропахший гарью ветер. Телефон трезвонит: некий аноним
передает привет от человека, давно потерянного, я считал. Затем,
ты ставишь музыку, но ни на что нет сил:
я запираюсь в туалете с книжкой,
не в состоянии читать, иду на кухню, на плечо
мне падает кусок известки с облупленной стены,
и я гляжу на влажные миазмы, берущие начало с потолка
и, вот, теперь добравшиеся до меня.
Знаменья хрупкие, которым несть числа,
заслонены то яркой светотенью, то всплеском тюля у окна, то
надвигающимся шумом – закипает чайник
и все звучат последние аккорды, перебиваемые хрипом Тома Уэйтса.
Мне тоже хочется завыть: shore leave, но кто
даст увольнительную, чтобы
я наконец-то от всего освободился?
А город сравнивает терпкое вино,
следы подошв, ведущих от случайной лужи,
и ранние сухие листья на асфальте, и последний вечер лета,
чей след теряется за дальним горизонтом,
пусть даже нам не видимым.
И каждая малейшая случайность – волшебна,
и с музыкой переплелась, и вот уже мы медленно танцуем: напрочь
перечеркнут этот день, наполненный твоим
молчаньем и обидой. Впрочем,
ты можешь, если хочешь, злиться, Фаришта.
Как говорится, vous avez raison.
^

ЯЗЫК ДВОЕТОЧИЙ

Она мне говорила про такое, что даже мой сосед за стенкой
вдруг нервно обрывал гитару. Вечера
скитались между нашими домами,
то здесь, то там нас находя в различных позах,
как если бы не угасавший свет все освещал, а стробоскоп.
Как и обычно играла музыка, и подсыхал асфальт после дождя.
Дни были словно пули в тире: ты мог купить с десяток, отстрелять их, и
не найти отверстий даже в "молоке".
Мы стаптывали обувь напрочь. Но
город нам не становился ближе. Лето здесь – не лето. И во всем
сквозит такое чувство, будто бог
покинул здешние места, чтоб
большую окраину найти, чем наше захолустье,
где солнце увязает средь песков, и
делать нечего топографу за неименьем ориентиров. Ты сказала,
что жизнь твоя проходит в наблюдении за
дворовыми псами, за цветами, что вянут дольше, чем цветут,
за вот такими прогулками, за чтеньем одной книги без конца.
(В такт музыке переплетаешь руки. Тень
скользит по стенке парою угрей. Полнеба ночь заполнила. Что
будем делать?) Ветер,
застрявший в шахте лифта, завывает: "бог
мельниц, парусов и транспарантов, сведи с ума, мне тяжело здесь".
Мне так тяжело, поддакиваешь ты, касаться
рукою, отказавшейся служить, предметов, переставших что-то значить.
Все потеряло смысл и назначение.
Пока не рассвело, быть может, новый
придумать алфавит (к примеру, покопаться в KOI-8 и True Type Fonts),
и дать всему иные, неземные имена,
которые б никто не произнес: не Чжуан Цзы, не бабочка, но –
ненависть-любовь, поток-порыв, жизнь-смерть, сон-явь, ты-я.
Вначале, правда, стоит обучиться компьютерным азам.
Пока ж гляди в окно: палитрой осени уже занялся город.
Погасла ночь. Потухла сигарета. По земле
разбросаны чешуйки от дождя.
^

ВСЕ ЭТИ ДНИ

Несутся дождевые струи. Твои пальцы
касаются оконного стекла, ласкают
холодную и тихую поверхность, чуть-чуть
расставлены; прекрасные пурпурные овалы
ногтей, мне кажется, вот-вот
начнут расти, и превратятся в когти. Я
так тебя люблю. А за окном ноябрь. Ты
смотришь в даль, но десять метров
нас отделяет от окон напротив и
десять метров вверх – от неба,
которое обильно орошает нашу грусть.
Неяркий свет, твой профиль,
немного резкий, оттенивший
холодным медленным мерцаньем комнату, где
словно мебель, словно вечер
мы замерли. На что
решишься ты, когда все вдруг исчезнет,
вывернется наизнанку, станет
неузнаваемым настолько, насколько это можно
представить? Колесница несется по степи. В кургане
находят череп, разрушенный норою грызуна. Лишь вера
и осталась. Пелена дождя,
и у меня нет сил смотреть на мир своими же глазами.
Твои следы – на краешке бокала,
в помятой сигарете, на стекле. Сочится
сгустившаяся влага. В этой капле
я вижу отражение твое. Кто знает грусти вкус? Он там,
в конце путей, куда мы доберемся
сквозь мягкое сопротивленье женщин,
сквозь ненависть, непониманье и утрату
чувства вкуса. Как всегда – чуть опоздав, дождавшись,
что превращенье началось без нас
и фокусник почти закончил номер,
соединив дни и равнины, твою руку, солнце,
и превратив все это в пустоту,
что окружила нас сегодня.
Как и вчера. Как завтра. Как всегда.
^

ДОСЛОВНО

Постойте! Поплачем, вспоминая о любимой
и ее стоянке на склоне холма
между ад-Дахулем и Хаумалем.
Имру ал-Кайс

Был вечер жарким как всегда и ты сказала: "Я согласна,
и смерть ничто в сравненье с мукой
и радостью, что ты мне доставляешь.
Сменилось лето крепкой сигаретой,
увял бульвар, как увядает,
в итоге, каждая из нас. Ты мне достался сувениром
от прожитых, сгоревших дней, и имя
твое я потеряла еще в мае, как зажигалку на столе в кафе.
Мы бросились через дорогу, по маршруту,
который никуда нас не привел:
пустынные кварталы, одноэтажки без дверей и окон,
заборы, рваные афиши, душный ветер, что треплет твою гриву,
ты – все время убиравший прядь со лба,
в очках солнцезащитных, с сигаретой –
садишься на скамейку, говоришь, здесь
"Красная пустыня" наша, никуда
отсюда я не тронусь, никуда.
Мы ждали позднего трамвая, ждали
события, чего-нибудь, что может
нас выведет из тупика, из онемения, в котором
пребывал сентябрь в этот год.
Наш путь был не окончен и не начат.
Он снился нам, как солнце – подворотням сумерек, что шепчут
молитву дальним берегам начавшегося вечера. Асфальт
катил по серым водам летний календарь, окурки,
охристые жеваные листья, наши ноги – до
угла, с отбитою частично штукатуркой, с подтеками на ржавом кирпиче.
Так и чего мы ждали? Оглядываясь, понимая,
спасение – оно лишь на мгновение,
и это уловить вот здесь, сейчас, ты говоришь,
важней, чем смысл моих слов.
Мне хочется укрыться в темной тьме, закрыть глаза и уши, ноздри
зажать, как будто бы утопленница я.
Что ты предложишь мне взамен мечтаний,
которым, словно птице, сводит глотку
и воздух этот, и земля, и стены?
Ты мне хотел сказать о сновиденьях, что предвещают радость,
о смиренье, что как пыль,
которую стирает твердая рука,
о бледных злаках, о цветах, в которых дышит солнце, о нагих
деревьях, что попали
в объятья ночи, и подземных водах бурлящих средь корней, и
о былом, как если б его не было. Но смерть
колышется за нашими дверьми: так предвещает ураган,
среди безветрия, нервозность серебристых тополей.
Мне не хватает света. Впрочем,
лишь отсветы возможны, знаю. Да и что
мир может дать нам вместо наших несчастий?", ты сказала.
^

Хамдам ЗАКИРОВ 


НА САЙТЕ:

ПОЭЗИЯ
ПРОЗА
КРИТИКА
ИЛЛЮСТРАЦИИ
ПЕРЕВОДЫ
НА ИНЫХ ЯЗЫКАХ

АВТОРЫ:

Шамшад АБДУЛЛАЕВ
Сергей АЛИБЕКОВ
Ольга ГРЕБЕННИКОВА
Александр ГУТИН
Хамдам ЗАКИРОВ
Игорь ЗЕНКОВ
Энвер ИЗЕТОВ
Юсуф КАРАЕВ
Даниил КИСЛОВ
Григорий КОЭЛЕТ
Александр КУПРИН
Макс ЛУРЬЕ
Ренат ТАЗИЕВ
Вячеслав УСЕИНОВ
другие >>

ПРИМЕЧАНИЯ:

(нажав на примечание, вы вернетесь примерно к тому месту в тексте, откуда пришли :)
O'Mally's Bar – песня Ника Кейва из альбома 1996 года "Murder Ballads"
Смерть – еще не конец (Death Is Not The End) – известная песня Боба Дилана, спетая на вышеупомянутом альбоме Ником Кейвом сотоварищи
Shore Leave (англ.) – "Увольнительная на берег", песня Тома Уэйтса (Tom Waits) из альбома 1983 года Swordfishtrombones
Фаришта – ангел (перс.)
Vous avez raison (фр.) – вы правы. Дословно – вы имеете причину
 

БИБЛИОТЕКА ФЕРГАНЫ
ФЕРГАНА.RU
ФЕРГАНА.UZ




SpyLOG

FerLibr

главная  |  на сайте  |  наверх  

© HZ/ DZ, 2000-2002