|
"Расклеенные в
метро и автобусах плакаты
обычно предлагают пассажирам что-то купить.
Но сейчас организация "Поэзия в автобусах"
уговаривает компании общественного транспорта
расклеивать стихи – о природе, о спорте, о любви и т. п.
Такие плакаты уже можно встретить в автобусах
Иллинойса, Юты, Вашингтона и Флориды..".
Журнал "АМЕРИКА", май 1979 г.
Время в общественном транспорте:
провал, онемение. Ты перемещаешься под землей, где под воротом
шерстяной рубашки комок и покойная дрожь, вторгнутый в цепкие
объятия арифметически зарифмованных поездов, подвешенный за
руку к теплому металлическому стержню-держаку, на котором
бьется в хтоническом безветрии густое одинаковое человеческое
белье (полный порядок), и вдруг замечаешь: принцип рекламы,
вывернутый наизнанку. Здесь – "не что иное, как нечто иное";
апелляции к рассудочному бесплодны, ибо рекламируется не продающееся;
текст атакует без оружия, предельно накаляя бытовое повествование
своей фантастической нецелесообразностью.
"Открыв мне очи: "Улови, что зримо
Там, – он промолвил, – где всего черней
Над этой древней пеной горечь дыма".
(Данте, "Ад" IX. 73)
Стихотворение (нагое намерение) вещает ex cathedra, не стесняясь
собственной "агрессивности". Выудив твой остекленелый взгляд
из будничного ступора толпы, оно навязывает и ей (толпе) иную
погоду, оставаясь при этом безоблачно автономным. Принцип
всегдашней неуместности поэтического текста доведен до кажущегося
маразма. Стихотворение (тайна не тайная) не страдает агорафобией,
и это – ответ тотальной подозрительности среды. Выведенное
левой рукой добрячка-сумасшедшего на внутренней стороне стиснутой
вагонной двери, под стеклом, полудетское карандашное но-невидим-архангел-мороз-узором-лег-на-храм-и-дивен-он
заклинало мое зрение на протяжении трех лет вживания в калужско-рижскую
линию московского метрополитена, одним вдохом реабилитирующее
напичканную пустотой утробу мегаполиса, у которого поехала
крыша, вроде как после некоей кислоты, и он поплыл по тоннелю
задним ходом. Монтажная врезка: где-то на дальнем конце последней
пересадочной станции нечаянно плачет уставший ребенок. Его
обрывистый всхлип и крик словно усилены подземной перспективой.
Но не отвлекаемся, перелетаем через океан.
Вот она, Америка.
Сучья свобода.
Пятнадцать лет назад.
ТРОФЕЙ
Совершилось:
Прошлое – дохлая рыба меж нами.
Ее хвост торчит из твоего пиджака.
Конфузя тебя в общественных местах. А запах!
Тогда я сделала из моей рыбы чучело и повесила его над камином.
Чудесная рыба, говорят мои новые друзья.
Да, замечательная, соглашаюсь я.
И поэтому я придумала отличную историю
Про эту рыбу.
Как это называется? Наверное, внутреннее качество побуждения.
Взять пустую пачку из-под дешевых сигарет и повесить в ажурной
рамке на стену в твоей прихожей. Стихотворение, словно серьгу
в прорубь, роняет в будничный ворох аллюзивное упоминание,
например, о Данте, на первый взгляд, напыщенное и герметичное,
но на самом деле обретающее свою ценность в одном, выражаясь
научно, коннотативном поле с "дохлой рыбой", "безумным"...
КЛЕМЕНТЕ
никогда не забуду
его нервной привычки
вскидывать голову
словно гордый скакун
... игроком в бейсбол" и пр.,
взявшимися ниоткуда по велению твоей внутренней потребности
внутреннего. Десиу Пиньятари ("конкретная поэзия", Бразилия)
сказал как-то: "Государство – это семья, расширенная с помощью
телевидения". Мне очень нравится слово "уговаривают", прозвучавшее
в эпиграфе. Толчок – и интерпретация: "настенная поэзия" – это семья (т. е. твоя "внутренняя комната"), расширенная с
помощью государства, своим не-присутствием избавляющего персональный
горизонт от насилия и заскорузлости. И по-другому, ибо тот
самый палиндром переворачивается снова и снова: государство
(в американоцентристском смысле) – это вагон, семья ("внутренняя
комната"), расширенная с помощью "поэзии на колесах"... и
так далее.
Цитаты, кровоточащие в пешеходную слякоть.
Я могу только мечтать об этом.
1998 г.
|
