"...В африканской
пустыне, название которой переводится как "ничего нет",
растет толстокорое дерево с оттопыренной веткой,
похожей на протянутую в приветствии оголенную жилистую руку.
Если вам вздумается использовать одинокое дерево в качестве
виселицы,
на шероховатой коре следует отмечать глубокими зарубками
каждое новое исполнение закона..."
Ожидание. – Хруст времени. – Немая потеря.
– Степень важности. – Последняя вертикаль.
Одного молодого господина по имени, которое
нам предстоит узнать впоследствии, сильно смущало беспрекословное
и видимое движение бесконечного времени. Вращение стрелок
в часах, неслышный бег уличных тараканов или облаков, шорох
речного песка, скольжение в столовой пищевого конвейера, уставленного
стаканами и тарелками, что вымазаны жиром, но пусты по самое
горло, точно трупы. Другому человеку, которому было уже восемьдесят
девять долгих лет, время казалось похожим на вычищенные зимние
сапоги, покойно исполняющие функцию ожидания в дальнем углу
старого комода. И хотя привычные перемещения бытовых вещей,
заключенных в переменную величину суточного или сезонного
круга, происходили отдельно от будто бы навсегда сложившейся
и замершей личной жизни, такая внешняя пульсация все же достаточно
справедливо определяла некоторый схематический настрой интимного
существования. Теперь никого из них не осталось в живых, а
скупое течение продолжает двигать минуты вперед, волоча по
бульвару мерцающих женщин с длинными и горькими волосами,
словно усталую рыбу в невидимом неводе. Однообразные и похожие
на тростниковый сухостой дни правомерно сменяют друг друга;
следы уже прошедших здесь путников, и без того тусклые, теряются
в глубокой пыли. Зримое присутствие этих лиц, бывшее больше
насущной потребностью, чем свободным приключением, означало
что-то важное лишь в человеческом мире; результат последующего
исчезновения оказывается всегда более значительным для ангелов
и богов, нежели для существ, подверженных слабости смерти.
Все, или почти все, в общем-то, остается на своих прежних
местах даже тогда, когда они уходят, когда на черной поверхности
внезапного лета шепчет и плачет собака, а сухая листва опадает
отвесно, словно занавес небесной судьбы.
|